---

ФЦП ИНТЕГРАЦИЯ

МЛЕКОПИТАЮЩИЕ ШОРСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ПРИРОДНОГО ПАРКА

Мелкие млекопитающие

Горная Шория вплоть до настоящего времени относится к числу территорий, не охваченных териологическими исследованиями, в силу этого спектр работ посвященных различным аспектам биологии и экологии млекопитающих достаточно узок (Шубин, 1966; Бойко, 1973; Юдин, Галктна, Потапов, 1979; Сергеев, Александров, 1987). Такая ситуация в полной мере характерна и млекопитающих, обитающих в границах Шорского национального природного парка, где остается до сих пор полностью невыясненными распределение по территории многих видов млекопитающих, структура териокомплексов. Это ситуация наиболее ярко прослеживается относительно такой внетаксономической категории как мелкие млекопитающие (Micromammalia), являющихся традиционным объектом экологических, зоогеографических исследований, на долю которых около 50 % видов местной фауны (Юдин и др., 1979).

С целью уточнения распределения мелких млекопитающих по территории Шорского национального природного парка и выявления структуры их сообщества на территориях Усть-Анзасского (окр. п. Усть-Анзасс) и Чилису-Анзасского (окр. п. Средний Бугзас) сельсоветов были проводены учетные работы. В окрестностях п. Усть-Анзасс учеты проводились с 6.07 по 16.07, и в окрестностях п. Средний Бугзас с 23-07 по 10. 08. В этот период (июль-начало августа) мелкие млекопитающие интенсивно размножаются, численность популяций разных видов высока, что позволяет максимально выявить видовой состав, структуру их сообщества и распределение по разным биотопам (Сообщества Барабы, 19..).

Для отлова мелких млекопитающих закладывались 30-метровые канавки с тремя ловчими цилиндрами. Применение таких канавок, а не стандартных 50-метровых с пятью цилиндрами было вызвано тем, что в условиях в горной местности из-за мощно развитой поверхностной корневой системой хвойных деревьев, поваленных стволов, близкого залегания скальных пород, тяжелого механического состава поверхностного слоя почвы и выраженной крутизны склонов на сооружение стандартных канавок требовалось достаточно много времени и трудозатрат.

В каждом из районов закладывалось по 6 канавок. В окр. п. Усть-Анзасс 5 канавок размещались в доминирующей здесь среди растительных формаций темнохвойной тайге со значительным преобладанием пихты. В древостое также встречаются береза, осина, единично кедр. Одна канавка размещалась на экотоне между темнохвойной тайгой и разнотравным лугом. Всего отработанно 165 ц.с.

Среди растительных формаций окрестностей п. Средний Бугзас преобладает темнохвойная тайга с высокой долей в древостое кедра, среди которой имеются участки смешанных лесов, а также разнотравные сенокосные луга. Из 6 канавок, 5 находились в темнохвойной тайге, а одна - на разнотравном лугу. Всего отработанно 297 ц.с.

За время проведения учетов в окрестностях п. Усть-Анзасса (табл...) было зарегистрированно 9 видов, из них насекомоядные представлены 4-мя видами, а грызуны - пятью. Раннее, в 1994 г., в этом районе нами также проводились ограниченные по времени учеты мелких млекопитающих и были отловлены, по-мимо этих видов, тундряная бурозубка, пашенная и красно-серая полевки. С учетом этих данных можно констатировать факт обитания в окрестностях п. Усть-Анзасс, как минимум, 12 видов.

В окрестностях п. Средний Бугзас спектр зарегистрированных видов шире и включает 14 видов, что связанно в первую очередь с более продолжительным сроком проведения учетных работ. Следует отметить, что здесь в-первые для Горной Шории была отловлена крошечная бурозубка, вид, отличающийся крайне низкой численностью по всему ареалу (Долгов, 1985).

Естественно, что фаунистический список не ограничивается 14 видами. Так как учетными работами не были охвачены небольшие по площади пойменные и переувлажненные местообитания, то не были зарегистрированы виды, предпочитающие эти биотопы, такие как обыкновенная кутора (Neomys fodiens) и полевка-экономка (Microtus oeconomus), обитающие в районе устья Кабырзы (Александров, Сергеев, 1987). Исходя из опросов местного населения, кутора встречается в обоих районах, которую используют в качестве приманки на переметы при ловле тайменей, некоторые жители ее содержали в неволе. Вероятно, также обитание в обоих районах сибирской белозубки (Crocidura sibirica)- эндемика Алтае-Саянской горной страны (Юдин, 1987), населяющей темнохвойную тайгу, где предпочетает участки леса, поросшие осиной и/или березой, а также вырубки.

Анализируя соотношение видов можно отметить, что среди насекомоядных обоих районов исследования доминирует обыкновенная бурозубка, весьма многочисленны средняя бурозубка, занимающая по своему обилию второе место. Обилие равнозубой бурозубки, являющегося таежным видом и нередко доминирующего в черневой тайге Кузнецкого Алатау и Северо-Восточного Алатау (Юдин и др., 1979; Онищенко и т.д., 19..), невысоко и может уступать, как например, в окр. п. Усть-Анзасс, малой бурозубки. Среди грызунов наиболее многочисленными в обоих районах были красная полевка и лесная мышь. В окр. п. Средний Бугзас в отличие от окр. п. Усть-Анзасс довольно высока доля обыкновенной и рыжей полевок.

Во многом сходное распределение видов по обилию было получено в 1977 г. В.Н.Александровым и В.Е.Сергеевым (1987), при проведении учетных работ в окр. п. Усть-Кабырза. Учитывая эти данные и результаты собственных исследований, можно заключить, что для видовой структуры сообщества мелких млекопитающих прилегающих к р. Мрассу лесных биоценозов является, вероятно, типичным доминирование обыкновенной и средней бурозубок среди насекомоядных, а среди грызунов - обыкновенной и красной полевок.

В сообществах мелких млекопитающих довольно многочислены виды с разной экологической ориентацией. Так, довольно многочисленная, особенно в окр. п. Средний Бугзас обыкновенная полевка, лесостепной вид, проникновение которого в таежную зону возможно лишь при наличии пригодных мест обитания. Европейская рыжая полевка в тайге занимает в основном вырубки и возникшие на их месте участки вторичных мелколиственных лесов. Красная полевка - таежный вид. Обыкновенная бурозубка относится к эврибионтным видам, что позволяет ей занимать разнообразный спектр мест обитания. Как правило, доминирует в лесостепной зоне и в нарушенной темнохвойной тайге.

Таким образом, на облик териокомплексов конкретных участков территории ШНПП сказывается, в первую очередь, экологические условия мест обитания животных и их мозаичность. Так, достаточно высокое обилие таких видов как средняя и малая бурозубки, обыкновенная и рыжая полевки полевка, скорее всего, связанно с антропогенной трансформацией коренных формаций темнохвойной тайги, что привело к появлению вторичных лесов и расширению площади открытых пространств, а следовательно и изменению животного населения района. В связи с этим настоящее сообщество мелких млекопитающих в полной мере нельзя рассматривать как типичное для темнохвойной тайги.

Охото-промысловые виды млекопитающих, динамика их численности и распределение по территории Горной Шории.

Соболь (Martes zibellina). В XVI-XVIII вв. заселял заселял все пригодные места обитания. В конце XIX в. из-за интенсивного промысла численность его значительно уменьшилась. К концу 30 гг. соболь сохранился лишь в изолированных очагах: в верховьях р. Таз, по северо-западным склонам г. Мустаг и на водоразделе Томь-Мрассу. В бассейне рр. Мрассу и Кондома соболь был практически выбит.

В 1935 г. был введен повсеместный запрет на промысел соболя, что привело к концу 40-х гг. к слиянию локальных очагов, благодаря чему осенью 1944 г были выданы лицензии на его промысел. Однако с 1945 г. вновь был введен запрет на его добычу, который продлился до осени 1954 г. Для восстановления численности популяции и улучшения товарных качеств местных соболей в 1947-1955 гг на территории ТКПХ было выпущено 259 животных из Иркутской области и Бурятской АССР (баргузинский и якутский кряжи). Однако, в условиях нерегулируемого промысла, зная места выпуска темных соболей местные охотники выбивали их впервую очередь.

Практика интенсивного промысла была и в 60-70 гг., что привело к значительному уменьшению численности соболя Шории. В материалах по его учету этого периода численность соболя в наиболее продуктивных угодьях в начале 70-х гг составляла менее 2 ос/ 10 км2, а чаще 1 ос/10 км2, что требовало введение запрета на его добычу на срок не менее 3 лет (Проект, 1976, т.I.). В связи с уменьшением запасов соболя на территории ТКПХ большую его часть охотники добывали в прилегающих районах Хакассии, Алтае и Новокузнецком районе Кемеровской области, по крайней мере, в 1962, 1963, 1968, 1969, 1970, 1974 гг, за счет чего возрастало число заготовленных шкурок соболя ТКПХ. При этом в угодьях, даже, штатных охотников (к концу сезона не оставалось ни одного зверя. Эта практика привела к тому, что по мнению новосибирских устроителей сложилась реальная угроза полного исчезновения соболя в пределах ТКПХ.

В 60-70 гг. ареал соболя охватывал: левобережье верхнего течения р. Кондома, Бассейн верхнего течения и правобережье р. Мрассу, окрестности г. Мустаг, бассейн верхнего течения р. Таз и водоразделы Большая Речка-Большая Суета-Суета-Мрассу. Имелись локальные очаги соболя по северному склону Бийского хребта и в районе Спасских Дворцов. Численность соболя в наиболее продуктивных угодьях составляла от 0.3 до 1.34 ос/10 км2. В то же время имелись небольшие районы очаговой концентрации зверя, где его плотность могла достигать более 6 со/10 км2, как например в урочище “Сухой ключ” (водораздел Узас-Базас).

Норка американская (Mustela vison). Акклиматизированный вид. В 1935 г. в Горно-Алтайском автономном округе был проведен выпуск зверьков, откуда норка начинает расселяться и в 1942 г. проникаетШорию. В 1948 г. областной конторой “Заготживсырье” по притокам р. Большой Узас - рр. Жемзес и Мезес было выпущено 92 норки, а в 1950 г. в бассейнах рр. Кондома т Мрассу - 75 зверьков. В 1951 г. был проведен отлов зверьков, которых расселили по территории Таштагольского района. В итоге этих работ норка акклиматизировалась, ее популяция достигла промысловой численности и с 1956 г. был начат ее лицензионный промысел, а с 1961 г. ограничения в ее добычи были сняты.

В конце 60-х - начале 70-х гг. наиболее интенсивно добыча норки в Шории велась в верхнем и среднем течении рр. Кондома и Мрассу, и их притокам на Ортоне, Большой Суете, Пызысе, Большом Азасе.

Выдра (Lutra lutra). В 70-е годы охотники отмечали низкую плотность выдры в течении многих лет. Встречается в бассейнах рек Кондома и Мрассу, однако ее в 70-е численность была невысока и составляла от 0. 04 до 0.1 особи на 1 км русла реки.

Медведь (Ursus arctos). В 60-70 гг. сравнительно редкий с неравномерным распределением вид. В начале 70-х гг. более часто встречался в кедроых насаждениях северной части Таштагольского КПХ.

Лисица (Vulpes vulpes). В горнотаежной восточной части Шории в 70-е годы встречалась редко, средняя плотность по этому району по учетным данным составляла 0.01 особи на км. кв.

Барсук (Meles meles). На территории ТКПХ в 60-70 гг. встречался редко, чаще всего по южным склонам невысоких хребтов в бассейне р. Мрассу и ее притоках.

Колонок (Mustela sibirica). На территории Таштагольского района встречался в 60-70 гг. повсеместно, в различных ландшафтах, где предпочитал заселять хвойные массивы с кустарниковым ярусом, а также старые гари и вырубки, за счет чего проникал в типично горные районы. По учетным данным 1975-76 гг. его средняя плотность в в различных районах бассейна р. Мрассу составляла от 0.03 до 0.15 ос/км2. В этот период промысел его был не развит, добывался попутно во время соболинной и беличьей охоты.

Горностай (Mustela erminea). В 60-70 гг. один из малочисленных видов, наиболее часто встречающийся в закустаренных припойменных участках. Средняя плотность составляла от 0.03 до 0.1 ос/км2. Так же как и колонок добывался случайно или попутно.

Росомаха (Gulo gulo). На территории ТКПХ наиболее часто встречался в бассейне верхнего и среднего течения р. Кондома и по правобережью р. Мрассу. В западных районах в осенне-зимнее время постоянно двигалась за мигрирующими лосем и косулей в сторону Алтайского края. На западном склоне Абаканского хребта постоянно следует за стадами северного оленя. Добывается случайно.

Рысь (Lynx lynx). В 60-70 гг. наиболее часто встречалась в левобережной части бассейна р. кондома. В остальных районах реже, в основном, в среднем и верхнем течении рр. Кондома, Мрассу, Айзас, Узас, Кабырза. Не являлась объектом целеноправленного промысла, добывалась попутно.

Волк (Canis lupus). В проекте внутрихозяйственного устройства за 1975-1976 гг. (т. I, с. 97) указывается, что “ Волк на территории промхозы не обитает, хотя в отдельные годы бывают случаи захода отдельных особей из Алтайского края и южных окраин Новокузнецкого района”.

Лось (Alces alces). В проекте 1975-76 гг. указывается, что численность лося за последнее столетие значительно колебалась. Наименьший ее уровень приходится начальный период XX в., а в 30-40 гг. стало отмечатся увеличение поголовья лося. Однако с начала 70 гг. численность вида вновь стала уменьшаться.

В 60-70 гг. воспроизводственные и нагульные стации лося располагались в бассейне рр. Большой Таз, Тельбез, Большая Речка, Береговая, Антроп, Кайвал, Ульта, Анжереп, нижнем течении Кондомы, Кочебай, Керс, где он достигал максимальной плотности по району. В восточной горно-таежной части Шории держался в наиболее благоприятных местах обитания - заболоченных лесах рр. Гончар, Таз, Малый Казалых, Малый и Большой Ортон, а также заходил в бассейн рр. Айзас, Узас, Кубансу, Базас и Колзак.

Из восточной части Шории осенью мигрировал на восточные склоны Абаканского хребта, а из западной и северо-западной - в малоснежные районы Алтайского края. Часть стада оставалась на зимовку и в пределах Шории, а именно в бассейне нижнего течения р. Антроп, среднем течении р. Кондома в районе от п. Майск до п. Белый Камень и в верхнем течении р. Тельбез, в среднем течении Большой Речки.

Северный олень (Rangifer tarandus). В пределах Шории и пограничных районахм в 60-70 гг. встречался лишь в верхней части западных склонов Абаканского хребта. В этот же период встречались следы в окрестностяз б/п Верхний Узас и на водоразделе Узас-Кизас обитало стадо в 20-25 голов.

Кабарга (Moschus moschiferus). В отчетах по учету численности промысловых животных в период 1964-1974 гг. этот вид не отмечался. В 1975 г. были обнаружены следы кабарги на водоразделе Узас-Айзас (в окр. кл. Гончар).

Марал (Cervus elaphus). Сведения о распространении марала в Шории до 70 гг. отрывочны, было известно лишь его обитание на сопредельных территориях в бассейне р. Лебедь и восточных склонах Абаканского хребта. По опросу жителей пп. Базас, Карагол, В. Узас, Кучеш, Кизас, Рабочая Торба, проведенному сотрудниками новосибирской устроительной экспедиции (Проект, т. I, с. 91), в послевоенное время марала добывали постоянно, но в небольших количествах на мясо и панты. В 70 гг. марал осваивал юго-восточные районы верхнего течения р. Мрассу, верхнюю часть западного склона Абаканского хребта, северные склоны Бийской гривы. Основные весенне-летние стации марала располагались в бассейне верхнего течения рр. Малый Ортон, Кича, Кайбыза, Кабырза, Сынзас, Узас, Айзас, Кубансу, Ак-мрас, Мунжа, Калтарак и Селезень. Основные сезонные миграционные пути проходили по водоразделам рр. Узас - Матур, Солнзас - Магаза, Айзас - Левая Аба, Ак-Мрасс - Лебедь.

В 60-70 гг. коренное население пп. Мрассу, Камзаса, Сахаровский, Аднаксинский, Чилису-Анзаса, Усть-кабырзы, Эльбезы из-за отсутствия охотнадзора, безработицы и специфики образа жизни вела нерегламентированную охоту на марала, без соблюдения элементарных правил и сроков охоты (Проект, 1976, т.I, с. 94).

Заяц-беляк (Lepus timidus). По Шории распространен повсеместно, достигая максимальной плотности в западных районах. В начале 70 гг. наметилась тенденция к увеличению его численности.

Белка (Sciurus vulgaris). В 60-70 гг. встречалась повсеместно за исключением болот, гольцов, с/х угодий. Промысловое значение в это время имели угодья, расположенные в юго-восточной части Шории (бассейн Мрассу и верхнее течение р. Кондомы). Там находились основные воспроизводственные стации, в которых белка держалась круглогодично, а в остальных частях Шории она встречалась эпизодически. Средняя плотность белки в продуктивных угодьях составляла 2.52 ос/км2.

В многолетней динамике численности белки с 1954 г. по 1974 г. имелись два больших цикла, соответственно, первый охватывал период 1954-1964 гг., а второй - 1964-1974 гг. Как правило, в границах этих циклов, заметное увеличение численности зверька наблюдалось на следующий год после урожая кедровых орех, что приводило к увеличению заготовок шкурок белки.

До 40-х годов для добычи белки широко применяли самоловы, в 60-70 гг. они уже практически вышли из уботребления.

Бобр (Gastor fiber). Появился в пределах Шории в результате естественного расселения из мест акклиматизации (Солтонский район, Алтайский край), где проводился его выпуск. В 1952 г. в р. Неня выпустили 17 бобров, завезенных из Окского заповедника. Позднее, в 1955 г., было выпущено в р. Сары-Чумыш 22 бобра, завезенных из Белорусской ССР. В 1963 г. по реке Сары-Чумыш 24 бобра зашли в Шорию, а к 1972 г. уже было известно 10 его поселений. Из бассейна р. Неня животные проникли в бассейн р. Кондома и расселились по рр. Кайвал, Анжерск, Антроп. Таким образом, в 60-70 гг. заселение бобра водных угодий Шории проходило двумя путями с северо-запада из бассейна р. Сары-Чумыш и юго-запада из бассейна р. Неня.

Согласно опросу местного населения и сотрудников ГШПП и Таштагольского КПХ в районе исследований стали встречаться раннее не регистрировавшиеся виды млекопитающих. Повсеместно распространился еж обыкновенный (Erinaceus europeus), который встречается как на территории Усть-Анзасского, так и Чилису-Анзасского сельсоветов. Проникновение его в Шорию, видимо, произошло в последнее десятилетие. В-первые, этот вид был зарегистрирован сотрудниками кафедры зоологии КемГУ (сообщение к.б.н. В.Б.Ильяшенко) в окрестностях г. Спасска в 1988 г., хотя в предыдущем году он там отсутствовал. В течение 90-х гг. еж проник в таежные районы Шории. О том, что этот вид раннее не встречался свидетельствует отсутствие в шорском языке собственного названия ежа. Кроме ежа в Шорию проник и кабан (Sus scrofa), что связанно с интенсивным распространением вида по территории Сибири (Афанасьев, 1998). Кабана добывали в окр. п. Усть-Анзасс, в устье р. Малая Суета, в окр. пп. Эльбеза, Ср. и В. Бугзас.

Крот (Talpa altaica). Начало освоения этого промыслового вида приходится на середину 30-х гг. Местные охотники за 6-8 лет освоили его добычу и довели объем заготовок шкурок крота в целом по Шории до миллиона штук. При этом в структуре заготовок в предвоенный период его доля (в денежном эквиваленте) могла составлять до 60 %, т.е. крот стал основным промысловым видом. Однако с 1940 г. началось снижение объема заготовок крота, связанное с истощением его запасов (перепромысел), а также с неблагоприятными условиями зимовки (серия малоснежных холодных зим 1942, 1943, 1955-1957, 1964 и 1968 гг). Кроме того, в послевоенный период падение уровня заготовок крота было обысловленно сокращением числа таежных поселко, числа охотников и площади осваиваемых угодий. В 60-е гг. крота добывали мало и он перестал играть роль одного из основных промысловых видов. Этому способствовал ряд факторов: низкая закупочная цена, не окупающая труда охотников в начальный период организации промысла; сокращение численности сельского населения и кадровых охотников-кротоловов; повышение благосостояния населения.

В 60-70 гг. высокопродуктивные угодья находились в черневой тайге бассейнов рр. Селезень, Уразан, Кистан, в районе пп. Верхняя и Нижняя Александровка. На вырубках черневой тайги начальных стадий возобновления в районе б/п Уразан, Мунжа, Кистал, Карагол. В долинном комплексе среднего и нижнего течения рр. Карагол, Таенза, Таймет, Большой Азас, Селезень, Уразан, Антроп. Низкопродуктивные угодья располагались в районах, занятых темнохвойной тайгой с преобладанием пихты и кедра по западному склону Абаканского хребта, восточной части Бийской гривы и в районе г. Мустаг.

Литература

Александров В.Н., Сергеев В.Е. Мелкие млекопитающие (Micromammalia) Горной Шории // Фауна, таксономия, экология млекопитающих и птиц. – Новосибирск: Наука, 1987. – С. 22-27

Бойко Н.Я. промысловая фауна Новокузнецкого района и ее распределение по охотничьим хозяйствам // Природа Кузбасса. – Новокузнецк, 1973. – С. 85-91

Юдин Б.С., Галкина Л.И., Потапкина А.Ф. Млекопитающие Алтае-Саянской горной страны. – Новосибирск: Наука, 1979. – 270 с.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ НАСЕЛЕНИЯ СЕЛЬСКИХ АДМИНИСТРАЦИЙ

Проблемы занятости и безработицы

Специфика функционирующих в настоящее время систем жизнеобеспечения автохтонного населения сельских советов Таштагольского района Кемеровской области предполагает как принципиальные отличия от существовавших еще на рубеже XIX – XX вв., так и чисто традиционные элементы.

С одной стороны, за последнее столетие в Горной Шории была создана производственная инфраструктура, в результате чего часть населения была трудоустроена и обеспечена относительно стабильным источником поступлений в семейные бюджеты в виде заработной платы. С другой - не утратили своей, традиционно высокой значимости и суммы, получаемые от реализации продукции промыслов. При этом интерес представляет сохраняющийся комплексный характер систем жизнеобеспечения, практикуемых в настоящее время не только автохтонным, но и титульным этносами. Проявляется он, прежде всего, в том, что с потерей рабочих мест или сокращением социальных программ синхронно происходит переориентация населения на традиционные формы хозяйственной деятельности.

Современную ситуацию с занятостью можно отразить как в виде частостей распределения типов семей (по признаку занятости ее членов), так и на основании подсчета абсолютных, относительных и индексированных показателей этнической стратификации безработицы (Таблицы 1-9). При этом в отличие от распространенной практики подсчета удельного веса безработных (соотношение числа обратившихся в службу занятости к числу лиц трудоспособного возраста), авторами был использован иной алгоритм. Подсчитывалось соотношение количества имеющихся в поселках рабочих мест по отношению к числу лиц трудоспособного возраста (с учетом половой и этнической структуры). Подобный подход во многом обусловлен тем, что население целого ряда населенных пунктов в период обследования (1993-2001 гг.) имело серьезные затруднения с регистрацией в службе занятости, часто связанные с отсутствием средств на проезд до районного центра и проживание там на время оформления документов. Особенно отчетливо эта ситуация прослеживалась в 1993 г. при опросе населения Чилису-Анзасской национальной сельской администрации.

Кроме того, органами государственного учета не принимается во внимание и то обстоятельство, что сельская молодежь традиционно начинает принимать активное участие в производственном процессе не с 18, а с 14-16 лет, что существенно увеличивает совокупные показатели безработицы. Таким образом, официальная статистика занятости и безработицы сельского населения Горной Шории не является в полной мере репрезентативным источником по ситуации, сложившейся в национальных районах и не может быть нами использована без корректировки с использованием данных, полученных в ходе проведенных полевых исследований.

Частности распределения семей по структуре занятости отчетливо свидетельствуют о том, что в обследованном районе органам власти, после кардинальной ломки традиционных форм хозяйства в период колхозного строительства, так и не удалось решить проблему занятости населения в целом, а после ликвидации в 60-ые гг. колхозов - сохранить созданную структуру рабочих мест на достигнутом уровне. Созданная государством система занятости не оказалась достаточно устойчивой и после распада колхозов в целом определялась целевым финансированием лесозаготовок, системы исправительных учреждений, приисков, геологоразведки из федеральных и областных источников. При резком сокращении финансирования данных отраслей хозяйства стало резко сокращаться и число доступных в сельской местности рабочих мест, поставив население перед проблемой поиска альтернативных источников формирования семейных бюджетов. Происходит это в условиях ощутимого истощения природных ресурсов, в результате чего большинство семей, проживающих в пределах сельских администраций, в настоящее время не имеют гарантированных денежных источников для обеспечения даже физиологического минимума потребностей. Особенно сложная ситуация в этом отношении сложилась в пределах Чилису-Анзасской и Усть-Анзасской сельских администраций, где, по причине весьма ограниченного числа имеющихся постоянных рабочих мест, более 30 % семей полностью состоят из официально безработных лиц. Если при этом учесть, что значительная часть трудоспособных представителей семей 2 типа (Таблица 9) являются “работниками” Таштагольского коопромхоза (как правило, штатными охотниками), не имея стабильной ежемесячной фиксированной заработной платы, то отмеченные показатели можно считать в большей степени заниженными, чем завышенными.

Весьма неоднозначно в этой связи выглядит невысокая степень ориентации на занятие даже имеющихся рабочих мест, характерная именно для шорского этноса. В этом смысле максимально иллюстративно выглядит ситуация, зафиксированная в 2001 г. на территории Усть-Колзасской сельской администрации. Сложившаяся там полиэтничная структура населения (Таблица 10) позволяет эффективно проводить сравнительный анализ индексированных показателей потенциальной заинтересованности представителей русской и шорской диаспор в получении имеющихся рабочих мест (Таблицы 4, 7). Все рассчитанные индексы занятости отражают принципиальные различия в существующих, этнически заданных стратегиях жизнеобеспечения, при чем жестко сориентированной на официальное трудоустройство оказывается русская группа, в то время как шорское население аналогичных тенденций не обнаруживает. К сказанному необходимо также добавить, что при сопоставлении структурных показателей занятости с индексацией промысловой ориентации семей (Таблица 11), последняя у шорцев достигает гораздо более высокого уровня (по всем видам товарной промысловой продукции), чем у русских. Данное обстоятельство, по-видимому, и вскрывает латентные процессы последовательного возврата автохтонного этноса к традиционным формам жизнеобеспечения, предполагающим интенсификацию развития как промыслового, так и приусадебного комплексов, которые, при условии их сочетания в рамках практикуемого индивидуального хозяйства семей, способны составить определенную альтернативу отсутствующей в данном случае возможности постоянного трудоустройства.

Стоит особо отметить, что, зачастую, даже имеющиеся в сельской местности рабочие места не способны выступать в роли устойчивого и значимого источника формирования семейных бюджетов. Это было прослежено в 1994 г. на примере Кызыл-Шорской сельской администрации. Обработка платежных ведомостей по заработной плате 86 трудоустроенных жителей пп. Чулеш и Ключевой и, прежде всего, сравнение средних размеров дохода, приходящегося на одного работника, с прожиточным минимумом (по Кемеровской области в Ш квартале 1994 г. ПМ= 90,45 тыс. руб.) показало, что: а) среднемесячная зарплата 31% занятых не обеспечивала прожиточного минимума даже самого работающего; б) 9% из числа работающих могли обеспечить только свой прожиточный минимум; в) 31% из числа работающих могли обеспечить прожиточный минимум малодетной семьи; г) только 29% работников получали доход в пределах 1-2 минимумов на 1 члена семьи.

Принимая во внимание и тот факт, что падение социальной значимости постоянных мест работы одновременно могло быть обусловлено не только низким уровнем заработной платы, но и высокой эффективностью социальных программ, по сокращенной выборке (26 семей) было проведено полное обследование семейных бюджетов с учетом всех социальных выплат и сумм, полученных от реализации сельскохозяйственной продукции. Важнейшей задачей при этом стало определение среднедушевого дохода членов семей и его соответствия установленному в области прожиточному минимуму. В результате выяснилось, что 38,4% семей имеют среднедушевой доход, не выходящий на уровень прожиточного минимума, 34% - в пределах прожиточного минимума и только 27,0% - выше. Учитывая репрезентативность выборки, эти выводы были экстраполированы на всю территорию сельской администрации.

Аналогичный анализ, проведенный по срезу 2001 г., на материале Усть-Колзасской с.а., в целом позволяет прийти к подобным выводам (Таблица 13). Среднедушевой ежемесячный доход у шорских семей (482 руб.) во-первых, оказался значительно (почти вдвое) ниже, стоимости минимальной потребительской корзины, на 1 августа 2001 г. составлявшей 865 руб., а во-вторых – серьезно уступал доходам русских семей (796 руб. на 1 человека в среднем).

Ситуация не выглядит столь катастрофично при учете традиционно низкого именно у автохтонного населения уровня потребностей не только в товарах широкого потребления, но даже в ряде продуктов питания. Так, к примеру, в этнографических источниках еще в XIX в. было отмечено, что в рационе шорцев крайне слабо представлены хлебопродукты. Отчасти это наблюдается и сегодня на территории национальных сельских администраций, куда достаточно непросто организовать регулярный завоз муки. И, кроме того, при сравнении прожиточного уровня сельского населения с минимальными нормами по региону в целом, возникает опасность недоучета того обстоятельства, что целый ряд важных продуктов питания здесь производится в рамках личного приусадебного хозяйства, что, так или иначе, способствует значительному удешевлению потребительской корзины не только шорских семей, но и русских (Таблица 14).

В любом случае, более чем за 6 лет ситуация, связанная с крайне низким уровнем материальной обеспеченности сельского населения Горной Шории не была преломлена кардинально. При этом подобного рода проблемы вряд ли могут быть актуальны исключительно для Усть-Колзасской и Кызыл-Шорской с.а. Напротив, несмотря на то, что в нашем распоряжении нет полных данных по двум национальным сельским администрациям – Усть-Анзасской и Чилису-Анзасской – есть, все же, все основания полагать, что там, по причине еще более ограниченного числа рабочих мест, официальное трудоустройство в системе жизнеобеспечения местного (преимущественно шорского) населения практически вообще не имеет никакой значимости, предопределяя гораздо более высокую роль традиционных отраслей индивидуального хозяйства.

Тем не менее, определенную эволюцию структура занятости и доходов автохтонного населения, безусловно, претерпела. Главным образом это отразилось на росте дифференциации шорских семей по показателям ежемесячных доходов. Зафиксированные в Усть-Колзасской с.а. на 2001 г. параметры описательной статистики отражают существенную неоднородность шорской этнической группы по уровню среднедушевого и совокупного ежемесячного дохода семей (Таблица 13). Очевидно, что в условиях характерного для последних лет острого социально-экономического кризиса, под воздействием интенсивных процессов разрушения созданной в советский период инфраструктуры, на указанный хронологический срез в среде автохтонного населения достаточно отчетливо определились домохозяйства, сориентированные на получение постоянных рабочих мест – с одной стороны и проявляющие максимальную степень традиционной хозяйственной специализации – с другой. Русская же группа, со всегда ей свойственной высокой ориентацией на официальное трудоустройство, и по сей день находится в тесной зависимости от заработной платы, как наиболее ощутимого источника жизнеобеспечения. В этой связи, произошедшее к настоящему времени сокращение рабочих мест (как по с.а., так и на близлежащих золотодобывающих предприятиях), видимо, явилось одним из самых главных факторов, обусловивших в 1994-2001 гг. массовую эмиграцию русского трудоспособного населения за пределы сельской администрации.

Таким образом, результаты полевых исследований однозначно показывают, что во всех сельских администрациях как минимум 70% семей по уровню обеспеченности стабильными доходами от постоянных рабочих мест находятся за чертой бедности и, именно по этой причине, невольно сориентированы на поиск дополнительных источников формирования семейных бюджетов. При этом, проводившиеся на протяжении последнего десятилетия программы поддержки слабо защищенных и «малоимущих» социальных групп, «эффективность» которых широко рекламировалась в средствах массовой информации (к примеру, программа «Качество жизни»), существенно не повысили уровень материального благополучия как автохтонного, так и русского населения сельских администраций Таштагольского района. Оказываемая в течение года материальная помощь редко реально превышала 0,3-0,5 месячного ПМ (Отчет по НИР х.д.”Альтернатива”, 1994, с.63, 74, 78, табл. 17, 25). Это с достаточной долей уверенности позволяет сделать вывод, что проводимая в 90-ые гг. региональная социальная политика не только не привела к ощутимому улучшению материального положения населения данного национального района, но и не смогла остановить процессы его маргинализации. Более того, ситуация имеет тенденцию к ухудшению: в связи с кризисом золотодобывающей промышленности показатели занятости и состояния семейных бюджетов в пределах, к примеру, Усть-Колзасской с.а., становятся сопоставимыми с существующими в соседних районах (Усть-Анзасская и Чилису-Анзасская с.а.), где не более 30% семей имеют в своем составе двух и более работающих (Таблица 8), а остальные живут только за счет натурального хозяйства и традиционных промыслов.

Все это позволяет прийти к суждению о том, что государством была спровоцирована ситуация восстановления традиционной системы жизнеобеспечения, базирующейся исключительно на местных ресурсах. В связи с этим возникает вопрос о степени воздействия этих процессов на характер межэтнических взаимоотношений, определяемых проблемой безработицы.

В сравнительном плане рассчитанные показатели безработицы имеют очень высокие значения (на 1994 г. по области 3%, Таштагольскому району - 6%) и имеют четко выраженную этническую стратификацию.

По населенным пунктам Усть-Колзасской и Кызыл-Шорской с.а. (Таблицы 2, 6) есть все основания сделать вывод, что безработица здесь в большей степени характерна для шорцев, среди которых на протяжении 1994-2001 гг. не менее 60% лиц трудоспособного возраста не было трудоустроено (против 30% у русских).

Отмечается этническая стратификация и имеющихся рабочих мест. Если наиболее трудоемкие и относительно стабильно оплачиваемые рабочие места на золотодобывающих участках и в местных школах заняты представителями русской группы, то сотрудниками парка и ТКПХ являются чаще всего шорцы. Данное обстоятельство четко проявляется при сравнительном анализе средневзвешенной месячной заработной платы по этническим группам. По материалам Усть-Колзасской сельской администрации видно, что в гораздо более благополучном положении и в 1994, и в 2001 гг., находилась «русская» группа, средние размеры заработной платы у которой, по крайней мере, на 40%, всегда превосходят аналогичные показатели, рассчитанные по шорской части населения. С одной стороны, это отчетливо отражает факт преобладания на наиболее высокооплачиваемых местах представителей русской диаспоры, а с другой - более высокие доходы этой группы при сдельной оплате труда.

То, что данная ситуация в значительной мере определилась кризисом и недооценкой органами власти этнической специфики района прослеживается по такому факту, что после снижения в течение 1994-1995 гг. уровня заработной платы удельный вес шорцев, работающих на драгах стал сокращаться. Учитывая наметившуюся тенденцию ликвидации в районе ряда золотодобывающих участков, вывод геологоразведочных партий, можно сделать вывод, что параметры занятости и уровня заработной платы в целом предопределяют устойчивую ориентацию именно автохтонного населения на развитие традиционного приусадебного и промыслового хозяйства. Однако, возможности для устойчивого развития промыслов в настоящее время из-за массовых вырубок последних десятилетий, осуществляемых исправительными учреждениями, и ограниченным количеством предоставляемых Таштагольским коопромхозом рабочих мест и промысловых участков, существенно ограничены по сравнению с предреволюционным периодом. Несомненно, что именно указанные здесь два важнейших фактора оказывают комплексное по своему характеру воздействие на практикуемые автохтонным этносом системы жизнеобеспечения, способствуя углублению социально-экономического кризиса и маргинализации населения.

Одним из существенных аспектов последней, по всей видимости, является наблюдающийся высокий уровень алкоголизации населения, представляющий собой серьезную социальную проблему. Не имея в своем распоряжении материалов медицинской статистики, способных максимально полно охарактеризовать весь соответствующий круг вопросов о причинах и характере пьянства, распространенного в среде, как русского, так и шорского этносов, все же мы можем, на уровне рабочих гипотез, отметить ряд значимых моментов, отражающих очевидную этнически заданную специфику алкогольной ориентации семей. Основой для анализа степени алкоголизации этнических групп послужили формализованные массовые экспертные оценки (полученные, к сожалению, только по Усть-Колзасской сельской администрации, на срез 2001 г.), которые в последствии переводились в индексы алкогольной ориентации. Результаты анализа (Таблицы 15, 16) однозначно свидетельствуют о несопоставимо более высоком уровне алкоголизации (как по частоте употребления спиртных напитков, так и по количеству пьющих членов семей) именно шорской группы. Это говорит, прежде всего, о социальном (часто массовом) характере пьянства у шорцев, причем именно для них чаще всего оказываются характерными во-первых длительные периоды «запоев», а во-вторых – тенденции к употреблению алкоголя сразу несколькими членами семьи, что, несомненно, во многом усугубляет все возможные негативные последствия от употребления спиртного и что далеко не так заметно по русской этнической группе. Более того, согласно официальной статистике смертности, именно шорцы доминируют в числе лиц (часто трудоспособного возраста), погибших в результате самоубийства или несчастного случая, возникших на почве злоупотребления алкоголем.

Причины высокой алкогольной ориентации, характерной для шорского этноса, по-видимому, стоит рассматривать как комплексные, включающие широкий спектр не только этнических особенностей (например, отсутствие в традиционной культуре шорцев традиций употребления крепких спиртных напитков, благодаря которому не выработана физиологическая устойчивость организма к спирту), но и приведенной выше специфики уровня занятости представителей этнических групп (при котором трудоустроенное русское население вынуждено соблюдать производственную дисциплину, в следствии чего и ограничивает определенным образом себя в употреблении алкоголя, в то время как представители автохтонного этноса, экономически более сориентированные на традиционные формы жизнеобеспечения, необходимости в подобного рода ограничениях в полной мере не испытывают).

Так или иначе, ситуация, вероятно, может быть преломлена (по крайней мере, частично) посредством квалифицированного решения проблемы занятости и безработицы на основе учета этнической специфики данного национального района – с одной стороны и формирования соответствующих альтернативных форм занятости – с другой.

Экономическая мощность индивидуального хозяйства и традиционная хозяйственная специализация населения.

Результатом процессов длительного культурного взаимодействия в таежных районах Горной Шории явился практикуемый в настоящее время как русскими семьями, так и представителями автохтонного населения хозяйственный комплекс, не проявляющий на первый взгляд никакой этнической специфики.

В то же время количественные параметры, отражающие экономическую мощность хозяйств шорцев, вполне сопоставимы с дореволюционными (Таблицы 25, 26). Особенно отчетливо это видно в районах, где системы расселения и формы хозяйственной деятельности населения в течение длительного времени были обусловлены золотодобычей, не обеспечивающей в последнее десятилетие семьи прожиточным минимумом. Общие показатели по Кызыл-Шорской с.а. (Таблица 26) однозначно свидетельствуют о том, что уровень развития хозяйств здесь почти по всем параметрам ниже дореволюционного. Параметры развития животноводства сократились вдвое (2,1 усл.ед. против 4,4 в 1912 г). Исчезло пчеловодство. Земледелие сменилось огородничеством. Если учесть этническую стратификацию, ситуация эта характерна для большинства семей проживающих в пределах сельской администрации. Единственное исключение - старообрядческая община, показатели которой вполне сопоставимы (но не превышают) с дореволюционными. Описательные же статистики, рассчитанные по моноэтничным сельским администрациям (Усть-Анзасской и Чилису-Анзаской), свидетельствуют об еще более низком уровне экономической мощности скотоводства. Это, главным образом видно при анализе средней взвешенной обеспеченности домохозяйств крупным рогатым скотом и лошадьми (Таблица 27).

Смена земледелия огородничеством, несомненно, обеспечила больший выход необходимого продукта с единицы площади. Однако обращает на себя внимание тот факт, что обрабатываемые площади также вполне сопоставимы с дореволюционными (6,4 сотки против 0,8 дес.), и обуславливается это сохранившейся практикой ручной обработки (в большинстве случаев) земли. Продукция огородничества ни в одном населенном пункте фактически не имеет товарной значимости, несмотря на наличие потребительского спроса на целый ряд не производимых самим населением видов продукции. Несомненно, что свертывание золотодобычи, вывод из района геологоразведки и исправительных учреждений, постоянное сокращение рабочих мест, согласно имеющимся прецедентам, вызовет, помимо миграции части населения (преимущественно представителей русской группы), усиление ориентации шорцев на развитие приусадебного хозяйства. Однако уровень его развития будет несопоставимо ниже существующего в зоне преобладающих лесостепных природно-территориальных комплексов (Кузнецкая котловина); и об этом красноречиво говорят, к примеру, параметры, относящиеся к Чилису-Анзасской с.а., где население уже пережило резкое сокращение рабочих мест с уходом геологоразведочных партий и фактически вернулось к дореволюционной модели традиционного природопользования (Таблица 27). Сложившаяся здесь ситуация представляет особый интерес еще и тем, что местное население (моноэтничное по составу) в последние годы фактически оказалось отсеченным от районного центра (г. Таштагол), связь с которым может осуществляться только по воздуху (аэродром в п. Чилису) или в летне-осенний период на лошадях (до трассы на п.Кобырза). Таким образом, на окраине одной из наиболее индустриально развитых областей у автохтонного населения сформировался хозяйственный комплекс, полностью идентичный дореволюционному. Причем этот процесс происходил без прямого воздействия районных органов власти. Близость практикуемого населением удаленных от районного центра моноэтничных по составу сельских администраций (Чилису-Анзасской и Усть-Анзасской) хозяйства также определяется комплексным его характером (Таблица 17), предполагающим наличие в едином комплексе сбалансированных сельскохозяйственных и промысловых отраслей. Рассчитанные нами индексы производственной ориентации семей это в целом подтверждают.

Интересны также показатели однородности экономической мощности хозяйств (коэффициенты вариации по большинству параметров меньше 100% - Таблицы 25-27), свидетельствующие о том, что население достигло пороговых значений, при которых производимая продукция не имеет серьезной товарной значимости и направляется в основном на внутреннее потребление семей. Более высокие показатели обеспеченности крупным рогатым скотом значения здесь не имеют: средняя удойность коров в этом районе варьирует в пределах 3000 л/год. И, кроме того, с 1990 г. заготовители потребкооперации не принимают мяса даже в приисковых поселках, связанных с районным центром грунтовыми дорогами. Потому имеющиеся излишки сельскохозяйственной продукции реализуют не более четверти опрошенных домохозяев по все обследованным населенным пунктам. Отчасти это связано с тем, что она продается мелким оптом, как правило, заезжающим скупщикам по исключительно низким закупочным ценам или обменивается на товары первой необходимости, отсутствующие в сельских магазинах.

Сопоставление статистических параметров с полевыми материалами свидетельствует и о последовательном процессе упрощения социальных связей и отказа от «более прогрессивных» форм хозяйствования. Исчезла практика развертывания крупных и средних государственных и кооперативных (колхозных) пасек и сдачи их в аренду отдельным семьям, механизированной заготовки кормов, осваивается не более 30-40% сенокосных площадей (в сравнении с колхозным периодом) на расстоянии в пределах 1-10 км от поселков. Значительная часть сельскохозяйственных угодий после массовой эмиграции вообще выпала из сельскохозяйственного оборота.

Отмечаются и крайне интересные тенденции изменения форм организации промыслов и степени воздействия на этот процесс органов районной власти. За последнее 10-15 лет количество промысловых участков сократилось, хотя, как будет показано ниже, не изменилось принципиально число занимающихся промыслами домохозяйств, что в значительной мере предопределило как снижение уровня контроля природоохранных органов, так и степени их воздействия на текущую хозяйственную жизнь поселков.

Натурализация приусадебного хозяйства приводит к сокращению и без того низкой платежеспособности населения. Все это повышает значимость промыслов как одного из основных источников формирования семейных бюджетов, в которых участвуют как автохтонное население (шорцы), так и русские. При внешней схожести форм природопользования русского населения и шорцев, последняя группа в значительно большей степени сориентирована на ведение промыслового хозяйства. Данный тезис подтверждается при расчете индексации общей промысловой ориентации разных этнических групп (Приложение. Таблицы 11, 12, 17, 28).

По состоянию на 1993 г. штатных охотников, заключающих контракты с коопромхозом по договоренности с Шорским национальным природным парком было всего 33 человека, из них 28 шорцев (84%). В 201 году общая численность штатных охотников ТКПХ, имеющих свои участки на территории ШНПП составляла уже всего 19 чел., причем русских в их числе не было совсем. Кроме того, некоторые из них, фактически не являясь сельскими жителями, использовали прописку как аргумент для получения промысловых участков на легитимной основе. Количество же домохозяйств, реально сориентированных на получение, к примеру, товарной пушной продукции значительно превышает число легально охотящихся на территории национального парка лиц. Так, на основании экспертных оценок, полученных при этносоциологическом обследовании населения Чилису-Анзасской с.а.(1993 г.), было выявлено 47 семей (из 124 домохозяйств с промысловой ориентацией), в той или иной мере сориентированных на получение товарной пушнины. Таким образом, официальные данные по лицам, сориентированным на охоту пушного направления, чья деятельность в этой сфере легализирована, далеко не в полной мере отражают фактическое состояние дел. По сути своей современная ситуация, вполне сопоставима с дореволюционной, когда подавляющее большинство шорских хозяйств было жестко сориентировано на опромышление тайги. Органы власти районного и областного уровня, также, как и природоохранные учреждения, не владеют полной информацией по текущим этнодемографическим, социально-экономическим и этническим процессам в труднодоступных национальных поселках.

Реальный выход пушной продукции, которая идет в основной своей части через «черный рынок» соответственно значительно выше запланированного природоохранными органами. Достаточно отметить, что при лицензировании добычи соболя по всей Горной Шории в пределах примерно 50 ед. за сезон, только через Усть-Колзасскую сельскую администрацию в удачные для промысловиков годы проходит ориентировочно от 400 до 500 необработанных шкурок, добытых как на территории национального парка, так и в пределах республики Хакасия. Эти данные были получены на основании трех независимых друг от друга экспертных оценок. Опрос респондентов показал относительно высокую потенциальную рентабельность занятия промыслами: в результате двухдневной заготовки ягод (черники, клюквы) для продажи, семья может пополнить свой бюджет суммой эквивалентной 50% месячной заработной платы на прииске, причем без всяких задержек с выплатами и без налогового обложения. Удачная заготовка кедрового ореха в урожайный год (не более месяца заготовок) по своей доходности бывает сопоставима с суммой годовой заработной платы на производстве для населения всех обследованных сельских администраций.

По материалам полевых исследований отмечается, однако, и наметившееся снижение рентабельности пушной охоты в связи с изменившейся за последние годы обстановкой на рынке: опрос штатных охотников показал, что деньги, полученные за реализацию пушнины (всей, включая «браконьерскую»), кончаются уже в апреле-мае. При отсутствии практики кредитования это не только существенно ограничивает возможности промысловиков обеспечить себя на период охотничьего сезона достаточным количеством продовольствия и охотничьих припасов, но и делает саму охоту занятием, не приносящим высокого и устойчивого дохода.

Индексация промысловой ориентации однозначно свидетельствует и о сохранении в рамках обследованного района в течение всего ХХ столетия традиционной хозяйственной специализации автохтонного населения и ориентации на экстенсивное опромышление таежных ландшафтов (при более низком удельном весе русской группы). По всем видам промыслов шорские семьи занимают доминирующие позиции. Промысловая ориентация шорцев, в т.ч. и в форме «браконьерства» (с формальной т.з.), не выводит население за уровень нищеты и экономически обусловлена исключительно низким уровнем жизни. В целом же опрос населения показывает, что подавляющее большинство информаторов (около 80%) не считает незаконную по форме пушную охоту, «браконьерством», рассматривая ее как один из немногих доступных источников формирования семейных бюджетов, хотя и не слишком устойчивый.
Параметры, отражающие занятость семей, уровень развития приусадебного комплекса, ориентацию на ведение промыслов, имеют четко выраженную этническую стратификацию. Системообразующие связи хозяйственного комплекса у выявленных этнических групп можно выделить на основе ранжирования через матрицы парных связей (коэф. корреляции Спирмэна) между показателями типов семей по составу; по детности, ориентации на развитие приусадебного комплекса, промысловой ориентации и структуры дохода. Подобная работа нами была проведена для всех обследованных населенных пунктов. В результате выяснилось, что стратификация показателей ранговой корреляции по этническому составу семей отражает существенные отличия в развитии отдельных отраслей у различных этнических групп. Для русских семей характерно отсутствие взаимосвязей между типом семьи по составу и ориентацией на расширенное воспроизводство. В значительной мере это можно объяснить высоким удельным весом простых полных семей. Интерес представляет также тот факт, что количество иждивенцев в семье (возрастающее с увеличением количества детей) не оказывает здесь никакого влияния на развитие приусадебного комплекса, ориентацию на ведение промыслов, поиск постоянных источников дохода. При этом наиболее устойчивой формой является простая полная семья с 1-2 детьми. Комплексный же характер практикуемого русским населением хозяйства вскрывается во многом через то обстоятельство, что о на опромышление тайги здесь в большей степени сориентированы семьи, имеющие постоянные источники дохода и достаточно развитый приусадебный комплекс. Опромышление тайги, таким образом, можно рассматривать в качестве не основного, а дополнительного источника, в сохранении которого заинтересованы семьи с устойчивым и сбалансированным приусадебным хозяйством.

Для шорских семей характерно то, что на расширенное воспроизводство сориентированы в первую очередь сложные семьи, при этом количество иждивенцев в семье оказывает существенное воздействие на развитие приусадебного комплекса и поиск постоянных источников дохода. Эта тенденция, однако, не влияет на промысловую ориентацию семей. Прослеживается отрицательная зависимость между количеством в семье основных источников дохода и ориентацией на промысел, фиксируется и отсутствие взаимосвязи в среде шорских семей между ориентацией на ведение промыслов и развитие приусадебного хозяйства. По последним параметрам, ситуация кардинально отличается в сравнении с русскими семьями, что и подтверждает сохранение традиционной хозяйственной специализации.

Можно отметить некоторые отличия в ориентации на развитие комплексного хозяйства в семьях шорско-русского состава. Проявляются они высокими показателями уровня взаимозависимости показателей: а) детности от состава семьи (в противовес русской группе, но аналогично шорской); б) ориентацией на промыслы и составом семей (аналогично русской группе, но в противовес шорской); в) уровнем развития приусадебного комплекса и ориентацией на ведение промыслов (в отличие от шорских семей). Отмечается и сравнительно низкий уровень зависимости (по сравнению с шорскими семьями) между количеством в семье постоянных источников дохода и составом семьи. Количественные параметры свидетельствуют о том, что для семей со смешанным этническим составом характерно изменение ценностных ориентаций в части хозяйственной специализации населения.

Учитывая сказанное, стоит заметить, что соотношение индексов промысловой ориентации, показателей уровня развития приусадебного хозяйства, корреляционных показателей показывает, что в результате ликвидации в 60-ые гг. развитой и относительно организованной системы опромышления тайги, а также системы потребкооперации, обеспечивающей закупку продукции промыслов в объемах и ассортименте, недоступном для современных скупщиков, именно шорская группа понесла наибольшие экономические потери.
Приведенные факты вполне однозначно свидетельствуют о том, что стереотипные в административных кругах представления о том, что в последние десятилетия у автохтонного населения Горной Шории исчезла традиционная промысловая хозяйственная специализация, и ее не следует учитывать в качестве сколько-нибудь значимого фактора при формировании курса внутренней политики являются ошибочными. В то же время, основной проблемой является то, что в этом районе у населения сформировался комплекс территориальных связей, при котором предоставление любых приоритетных прав малочисленной этнической группе (шорцы отнесены к «народам Севера») неизбежно спровоцирует определенную межэтническую напряженность и поземельные конфликты. В то же время, депопуляционные демографические процессы, представляющие наибольшую опасность именно для малочисленных этнических групп, ставят в качестве первоочередной проблему сохранения хотя бы части автохтонного населения Горной Шории на его этнической территории. Без решения вопроса о регуляции земельных связей не только на уровне областного нормотворчества, но и конкретно, на местах, эта проблема, на наш взгляд, принципиально неразрешима. Структура территориальных связей и поземельные отношения населения

Как было показано выше, неблагополучная в целом ситуация с занятостью и безработицей в сельских районах Горной Шории предопределяет обнаруживающуюся в настоящее время, вполне отчетливую тенденцию возврата населения (прежде всего автохтонного) к традиционным формам жизнеобеспечения, подразумевающим, главным образом интенсификацию развития как сельскохозяйственной, так и промысловой составляющих индивидуального хозяйства семей. Так или иначе, это не могло не вызвать повышения уровня значимости осваиваемых сельскохозяйственных и промысловых угодий и соответствующих трансформаций в устоявшейся системе поземельных связей населения сельских администраций. Проблема оптимальной организации поземельных отношений в рамках сельской микроэкономической модели в данном случае приобретает особую актуальность, поскольку оказывается достаточно тесно связанной с характером распределения важнейшего средства производства – территорий традиционного хозяйственного освоения. По этой причине, далее необходимо дать общую оценку системы современных поземельных связей автохтонного и русского населения сельских администраций, расположенных в границах ШНПП. При этом для максимальной показательности всех сделанных ниже выводов и рабочих гипотез, структура поземельных связей практикуемых систем жизнеобеспечения будет рассмотрена не только по состоянию на сегодняшний день, но и в ретроспективе.

Сельскохозяйственное землепользование

Прежде всего, по всем обследованным таежным поселкам налицо существенные качественные отличия современных форм поземельных связей, возникающих на базе сельскохозяйственного производства, от характерных для предреволюционного периода. Земледелие после распада колхозов исчезло в Горной Шории повсеместно. Такая отрасль как огородничество в настоящее время трансформировалось до уровня составляющей приусадебного комплекса индивидуального хозяйства семей.

Локализация сельскохозяйственных угодий за последнее столетие претерпела существенные изменения: огородные и сенокосные участки в большинстве случаев находятся в едином массиве, в непосредственной близости от населенных пунктов. Формальное закрепление за населением сенокосных и приусадебных участков - функция сельских администраций.

В то же время, несмотря на видимое изменение хозяйственной жизни и введение в правовое поле элементов легитимной регуляции землепользования, в процессе полевых исследований были выявлены факты, отражающие устойчивые механизмы саморегуляции поземельных связей. Отчетливо видны тенденции, имеющие прямые аналогии с дореволюционным периодом. Проявляются они в практике распределения участков сельскохозяйственного освоения среди ближайших родственников. Сельская администрация, как правило, лишь фиксирует (и то, по-видимому, не всегда) уже случившиеся факты смены пользователей теми или иными угодьями, старясь не затрагивать клановых интересов. Так, к примеру, из числа опрошенных домохозяев в рамках Усть-Колзасской и Кызыл-Шорской с.а. (1994 г.) 34,6% отметило, что участки под огороды определяются самим населением во всех случаях при полном невмешательстве администрации, 46% - что подобное распределение проходит "как правило" и только 34,6% опрошенных отметило, что распределением участков "в большинстве случаев" занимается администрация. Аналогичная ситуация складывается при оценке степени участия населения в распределении и сенокосных угодий: 65,4% из числа опрошенных отметило, что сенокосы распределяются "как правило" самим населением, 19,2% - "во всех случаях". Факт постоянного участия сельской администрации в распределении сенокосных угодий отметило 42,3%. Из них только 7,7% подчеркнуло, что "во всех случаях" администрация регулирует данные вопросы (Отчет по НИР, х.д. ”Альтернатива” 1994, с.65, 67). Особо стоит заметить, что при обработке материалов похозяйственного анкетирования не были прослежены какого-либо рода этнические различия в понимании характера распределения сенокосов и огородов. Это, несомненно, свидетельствует об отсутствии принципиальных расхождений в части традиций организации поземельных связей в рамках русской и шорской систем жизнеобеспечения. Видимо, их характер в большей мере определен спецификой экологических условий на территории хозяйственного освоения, чем традиционными формами социально-экономической организации этносов.

По такому же принципу происходит распределение важнейших с.х. угодий и среди населения моноэтничных по составу сельских администраций - Усть-Анзасской и Чилису-Анзасской (2001 г. Отчет по ФЦП «Интеграция», проект № СО 113. «Этносоциальный мониторинг малых этнических групп Южносибирского региона). Формально сенокосы выделялись работниками ШНПП, на уровне отдельных лесничеств. Фактически – распределялись, в соответствии с родственными связями, самим населением. А в 1993-1994 гг. даже отмечались эпизоды, когда закрепленные за собою сенокосы распределяли семьи, не имеющие скота и не занимающиеся заготовкой сена. (Садовой А.Н., ПД, 1992, с. 33-34). Техника обработки огородов и заготовки кормов, в сравнении с предреволюционным периодом, осталась практически без изменений (ручная). Механизированные технологии получили крайне ограниченное распространение среди незначительной части домохозяйств.

Выше уже была проанализирована специфика традиционной хозяйственной специализации и экономической мощности отдельных отраслей хозяйства автохтонного и русского этносов, причем отмечалось, что для первого всегда был характерен исключительно высокий уровень промысловой ориентации домохозяйств. В этой связи, далее необходима развернутая оценка главных особенностей промысловых поземельных связей, затрагивающих весьма актуальные проблемы оптимального распределения среди сориентированного на промысел населения важнейшего средства производства – промысловых угодий. Приведенный ниже ретроспективный анализ динамики соответствующих поземельных отношений и территориальных связей промыслового комплекса позволит вскрыть специфику реакции традиционного хозяйства на предпринятые в течение XX в. управленческими структурами мероприятия в области национальной политики и регуляции природопользования в национальных районах Горной Шории.

Промысловое землепользование в ретроспективе

Специализированный промысловый район, включающий территорию Горной Шории, сформировался к концу XIX в., когда в рамках традиционного хозяйства проживающего здесь населения помимо охоты мясного направления стали стабильно практиковаться заготовки товарно-ориентированной пушной и орехопромысловой продукции. Этот процесс сопровождался глубокими трансформациями всей системы жизнеобеспечения автохтонного этноса, распадом натурального хозяйства шорцев и - как следствие – реорганизациями существовавших на тот момент поземельных связей и форм промыслового землепользования.

Важнейшими причинами усиления промысловой составляющей в хозяйственном комплексе шорцев стали влияние русского торгового капитала, достаточно существенное на протяжении всей второй половины XIX в., а также специфика предпринятых в начале XX в управленческих мероприятий по упорядочению землепользования и землеустройству «инородцев» Алтайского горного округа. Особо здесь стоит отметить также переселенческую политику Правительства Российской Империи, приведшую к усилению в начале прошлого столетия культурных и хозяйственных контактов автохтонного и русского этносов. Эти обстоятельства, несомненно, способствовали включению территорий компактного проживания шорцев в структуру региональных (а в ряде случаев и межрегиональных) торговых связей, способствуя тем самым повышению товарной значимости добываемой населением пушнины и кедрового ореха и резко усиливая роль соответствующих отраслей практикуемого хозяйства, которые далее стали развиваться исключительно на коммерческой основе, оказываясь все менее и менее зависимыми от родоплеменных традиций как в части организации промысла и распределения добычи, так и в отношении регуляции поземельных отношений.

По вопросу о традиционно господствовавших у автохтонного населения Горной Шории формах поземельных отношений на промысле исследователями высказан ряд предположений, так или иначе основанных на тезисе о преобладании родового принципа в части распределения промысловых угодий в рамках традиционной системы жизнеобеспечения, исторически практиковавшейся шорцами. При этом отмечается существенная зависимость системы поземельных связей шорского населения от родовой структуры района и соответствующего характера расселения родов.

Факт наличия во второй половине XIX века родовой структуры шорского населения, объединенного в отдельные роды (сеоки) с четким обозначением границ как между местами расселения последних, так и их важнейшими зонами промыслового освоения отмечался уже современниками из числа путешественников, посетивших Горную Шорию.

Так, А.В. Адрианов отмечает, что «каждый род занимает какой-либо район и если замешивается, врезывается в место обитания другого рода, то только отдельными семьями… У каждого рода есть своя тайга» (Адрианов А.В., 1882) и далее у него же: «Право каждого инородца промышлять орехи или зверя всегда строго ограничено известным местом; вся местность обитания черневых татар (т.е. северных алтайцев, в т.ч. и шорцев?) разделена на отделы тайги, и в каждом из них хозяйничает тот или иной род (сеок)» (Адрианов А.В., 1882).

Задолго до Адрианова Паллас, непосредственно наблюдавший охотничий промысел представителей рода «Кый», указывает на еще более жесткий характер раздела между отдельными родами зон опромышления: «Понеже в их дачах соболей промысел не корыстен, то чтоб заплатить ясак, ходят они по ту сторону Енисея в Красноярскую волость; однако, кобальцы, кои по некому праву присваивают себе места сии, им ловить зверя мешками тут не дают и коли поймают, то, отняв добычу или снасть, домой отправляют» (Потапов Л.П., 1936).

К аналогичным выводам пришел и Л.П. Потапов на основе анализа собранного им уже в первой половине ХХ века этнографического материала (Потапов Л.П., 1936). Исследователь охарактеризовал шорский род как юридическое лицо, наделенное всей полнотой полномочий в вопросах распределения охотничьих и орехопромысловых угодий и регуляции поземельных отношений, как на внутриродовом уровне, так и в части размежевания зон хозяйственного освоения с соседними родами. При этом представители одного рода, по мнению Потапова, селились в большинстве случаев компактно на определенной территории с отчетливо очерченными границами. Собственниками же промысловых угодий в данном случае являлись все члены рода одновременно и при коллективном характере регуляции поземельных отношений внутри рода на основе норм обычного права. Все остальное (движимое имущество) являлось собственностью отдельных патриархальных семей (телей).

В современной историографии вопроса (Кимеев В.М., 1989), как правило, шорский род признается основной (до середины XIX в.) социально - экономической единицей автохтонного этноса, имеющей объединенную территорию хозяйственного (в т.ч. и промыслового) освоения, что в целом и отличало шорцев от северных лесостепных этнических групп Кузнецкой котловины, у которых подобные функции выполнялись большими семьями «телями» - осколками уже распавшихся к тому времени родов.

Однако к началу XX столетия поземельные связи автохтонного этноса обнаруживают тенденцию к резкому снижению роли родовых традиций в вопросах распределения зон хозяйственного освоения населения. Это было прослежено посредством анализа численного состава, структуры расселения и характера размещения промысловых угодий шорских родов по материалам V и VI землеустроительных партий, работавших в 1912-1913 гг. на территории Горной Шории (Поддубиков В.В., 2001).

В частности было установлено, что к началу ХХ столетия у большинства шорских сеоков отсутствовали четкие границы территории расселения, что так или иначе должно было существенно ослаблять и тесноту социально-экономических связей, основанных на родовом принципе. Оказалось, что в 1913 г. полностью расселены в пределах зон, зафиксированных современниками в XVII- первой половине XIX вв. были лишь роды Кый, Калар, Кузен, Тарткын. Однако они составляли незначительные доли в общем составе населения (Кый –14,2%, Тарткын и Кузен – 17,6% и 6,9% соответственно), за исключением сеока Калар, составлявшего около 40% населения (См. Таблицу 1).

Высокая степень консолидации данной группы родов в сопоставлении с весьма незначительной их относительной долей в составе населения свидетельствует о наличии между этими показателями определенной зависимости, обусловленной, по-видимому, сохранившимися достаточно жесткими установками членов данных сеоков, ориентированными на совместное проживание и кооперацию труда в процессе традиционного производственного цикла. Данное обстоятельство позволяет предположить существенную значимость всего комплекса внутриродовых связей (в т.ч. и поземельных) в системе жизнеобеспечения, практиковавшейся к началу ХХ столетия населением, входившим в данные роды. Кроме того, в данном случае есть все основания говорить не только о четкой территориальной привязке районов расселения, но и о наличии строго определенных и соблюдаемых границ родовых промысловых угодий, являвшихся, скорее всего, объектом коллективной собственности и распределявшихся между семьями (телями) посредством норм обычного права (Потапов Л.П., 1936).

Однако сказанное не означает, что зоны хозяйственного освоения в данном случае представляли собой сплошные площади. Исходя из орографических, геоботанических, фаунистических и климатических особенностей осваиваемых природно-территориальных комплексов, определяющих неравномерное распределение по территории Горной Шории наиболее продуктивных охотничьих и орехопромысловых угодий (зачастую совпадающих по своим границам), можно предполагать наличие разорванного контура зон промыслового освоения данных родов, при котором подавляющее большинство используемых промысловых участков могли располагаться дисперсно, на значительном расстоянии как друг от друга, так и от населенных пунктов.

Высокая степень консолидированности рассматриваемых сеоков отчасти подтверждается и преобладающим у них типом населенных пунктов (улусов), характеризующихся полным отсутствием, или незначительной долей в составе населения представителей других родов. Тем не менее, здесь абсолютно не прослеживается тенденция объединения в рамках одного улуса только членов одной большой многопоколенной семьи (теля), являющаяся, по мнению Л.П. Потапова, индикатором ослабления влияния родовых социально-экономических традиций и постепенного усиления влияния семей, претендующих на роль главных экономических единиц в обществе, что в последствии выражалось у ряда шорских этнотерриториальных групп в переходе от родовой формы собственности на территории хозяйственного освоения, как основного средства производства, к собственности семьи (Потапов Л.П., 1936).

Таким образом, у данной группы сеоков в начале XX в., по всей видимости, еще сохранялись родовые механизмы регуляции поземельных отношений на промысле. Право эксплуатации угодий в данном случае вполне могло принадлежать всем членам сеока одновременно при традиционной практике периодического межевания промысловых участков отдельных семей рода.

Сеоки Кара-шор, Кобый, Сары-шор, Чедибер, Челей, Кечин могут быть отнесены к отдельной группе. Они были расселены в пределах Горной Шории очаговым типом, большей своей частью (53%-93% от общей численности рода) сосредотачиваясь в границах единых зон, не имевших, однако, четко определенных границ. Представители этих родов составляли значительную долю в общем составе шорского населения (в среднем – 40-50%) при наличии части удаленных от основного «очага» семей, проживающих в местах расселения других сеоков. Даже если допустить высокую степень значимости родовых принципов регуляции поземельных отношений и, соответственно, наличие строго локализованных зон промыслового освоения с четко определенными границами той части представителей данных сеоков, которая проживала в районах их максимальной концентрации, то, в любом случае, неясным остается статус семей, оказавшихся на территории «чужих» родов. По крайней мере, нельзя считать их полностью лишенными возможности эксплуатировать промысловые угодья. Это отчетливо видно при анализе экономической мощности промыслового комплекса населения инородческих волостей Горной Шории в разрезе отдельных сеоков. Он не выявляет существенной стратификации. Все рассмотренные группы по всем населенным пунктам в целом однородны вне зависимости от их родовой принадлежности (См. Таблицу 2).

Данный факт заставляет отклонить гипотезу о том, что отдельные семьи, поселившиеся на территории других родов, должны были быть если и не полностью лишены необходимых угодий, то, по крайней мере, иметь в этом отношении гораздо меньше возможностей, чем представители численно преобладающего в районе их проживания сеока, считающегося в данной местности коренным. Согласно этой логике, у «пришлых» семей фиксировался бы уровень обеспеченности промысловыми доходами, значительно уступающий свойственному для семей, относящихся к «коренному» роду. Подобной тенденции не отмечается. Напротив, полученные результаты свидетельствуют об отсутствии по всем населенным пунктам со смешанным родовым составом каких-либо различий в социально-экономическом статусе семей, основанных на родовой принадлежности. Преобладающим же типом населенных пунктов у рассматриваемой группы сеоков является зачастую наблюдающийся смешанный по родовому составу их характер как на «исконно родовых» территориях, так и за их пределами, что может служить аргументом, доказывающим низкую степень территориальной консолидации данных сеоков, а, следовательно, и второстепенную роль родовых механизмов регуляции поземельных отношений на промысле.

В этой связи, говоря о родах, члены которых проживали на 1913 год в непосредственном соседстве в рамках одного населенного пункта или территориальной общины с семьями, относящимися к другим сеокам, следует признать у них если не полное отсутствие, то достаточно низкий уровень значимости родовых механизмов, как территориальной организации, так и регуляции поземельных отношений и внутри рода, и на межродовом уровне. Значительно легче допустить существование здесь не столько родовых принципов, сколько чисто территориальных связей населения.

Отдельную группу представляли собой сеоки Кызай и Карга, представители которых в начале XX в. были расселены малыми частями (не более 43% от общей численности рода) практически на всей территории Горной Шории, нигде не составляя большинства населения. При подобном характере расселения, существенно затрудняющем механизмы реализации родовых принципов организации и регуляции всей совокупности социально-экономических связей вряд ли можно предполагать наличие у данных родов и четко очерченных зон проживания и промыслового освоения.

Рисунок 1. Промысловое землепользование и зоны опромышления в Горной Шории. 1913 г.

Приведенная характеристика системы расселения шорских родов в начале ХХ века позволяет сформулировать некоторые замечания относительно специфики наметившегося тогда снижения роли родовых механизмов регуляции поземельных отношений в местах опромышления тайги. Среди них наиболее существенны следующие:

1. Далеко не все горношорские роды начала XX в. схожи по своей территориальной структуре и могут быть разбиты, по крайней мере, на три группы, имеющие не только различия в характере расселения, но и обусловленные ими особенности организации всего комплекса родовых социально-экономических связей, возникающих на основе распределения важнейших промысловых угодий.

2. По всем инородческим волостям Кузнецкого уезда Томской губернии обнаруживается тенденция к обратной зависимости степени территориальной концентрации представителей тех или иных сеоков (т.е. уровня компактности расселения родов) от их доли в общем составе населения. При этом, именно роды с высокой степенью концентрации могут характеризоваться как имеющие и определенные зоны промыслового освоения, распределяющиеся посредством внутриродовых механизмов среди отдельных семей рода. Сеоки же, расселенные в районах со смешанным родовым составом населения подобных тенденций не проявляют и обнаруживают главенство не родовых, а исключительно территориальных принципов регуляции поземельных отношений. Основной экономической единицей здесь выступает уже не род, а большая семья отцовского или братского типа (численно такие сеоки в составе населения Горной Шории на 1912 год значительно преобладают).

3. Большинству шорских улусов было свойственно отсутствие сплошных массивов промысловых угодий в строго определенных границах и повсеместно наблюдается фрагментарный характер их локализации, что во многом было детерминировано совокупностью параметров осваиваемых ландшафтов. Кроме того, все угодья, находящиеся в хозяйственном обороте родов, были локализованы как минимум в двух различных зонах. Первая из них не была существенно удалена от районов расселения и, по-видимому, чаще всего не делились строго на семейные участки. Вторая (как правило, более удаленная от районов расселения родов) локализовалась в зависимости от расположения входивших в нее наиболее продуктивных охотничьих участков, являвшихся в отдельных случаях (видимо только у первой группы сеоков) собственностью рода и подвергавшихся распределению между семьями посредством родовых механизмов с соблюдением границ зоны в целом.

4. Доминирующей формой собственности на промысловые угодья, по-видимому, следует считать хотя и коллективную по характеру, но основанную скорее не на родовом, а на территориальном принципе. При этом функции распределения угодий в большинстве случаев должны были находиться в сфере компетентности не столько отдельных сеоков, сколько территориальных общин, зачастую, как было видно, имевших в своем составе представителей различных родов. Реальными же владельцами промысловых территорий являлись опять же не сеоки, а большие патриархальные семьи (тели), которые, видимо, и опромышляли традиционно одни и те же участки, а также могли передавать их по наследству или сдавать в аренду членам других семей. Однако необходимо особо подчеркнуть, что само понятие собственности на промысловые угодья у автохтонного населения в определенной мере условно. Те или иные территории закреплялись за семьями, скорее всего по традиции, на основе норм обычного права, и в случае их «заброса» по какой-либо причине, вполне могли быть введены в хозяйственный оборот другой семьи.

Таким образом, формирование на территории Горной Шории промыслового района, в первую очередь, предполагало разрушение традиционных родовых форм регуляции промыслового землепользования, коммерциализацию промыслового комплекса шорцев и сосредоточение функций распределения промысловых угодий на уровне отдельных семей, а не крупных родоплеменных объединений. Включение Горной Шории в систему региональных торговых связей и вызванное этим усиление товарной значимости промысловой продукции – есть, по-видимому, главная тому причина. Она же спровоцировала и наметившееся в начале XX в. обострение поземельных конфликтов в зоне опромышления автохтонного населения. В исследовательской литературе зафиксирован ряд конфликтных на тот момент зон. Одна из них была локализована в окрестностях г. Мустаг (соболиные угодья) и оспаривалась жителями близлежащих улусов. Верховья р. Абакан попадали в зону межрегионального поземельного конфликта между шорцами с одной стороны и челканцами – с другой (рис. 1) и т.д.

Ситуация еще более усугублялась по мере роста населения Горной Шории за счет русских переселенцев (кон. XIX - нач. XX вв.), а в последствии и контингента промышленного пролетариата для строящихся здесь горнодобывающих предприятий (20-е гг. XX в.).

Увеличение плотности населения неизбежно оказывало воздействие на повседневную хозяйственную деятельность коренного населения. Власти регистрировали учащающиеся факты прямого вытеснения шорцев из зон традиционного проживания и межнациональные конфликты, возникавшие на бытовой почве. Так в Чилису-Анзасском сельсовете (полигон Шорский) в течение только 1931 г. в связи с переселением русскоязычного населения шорцы оставили улусы Шурчак, Онзас, Большой Пвижок. Сократилось число семей, проживающих в улусе Чилису, отмечались перекочевки шорского населения в глубь черневой тайги и факты насилия (грабежи), допускаемые «русским элементом» (ГАКО, ф.Р-64, оп.2, д.172, л.13). Охота и скупка пушнины, реализация спиртного в улусах рассматривалась значительной частью переселенцев как исключительно рентабельные формы деятельности, позволяющие значительно ускорить становление приусадебного комплекса. Все это объективно приводило к тому, что шорцы столкнулись и с практикой хищнического освоения своих традиционных промысловых угодий русскими промысловиками и достаточно жесткой конкуренцией, в которой они заведомо проигрывали. У исполкома Горно-Шорского района не было возможности для проведения широкомасштабного землеустройства коренного населения, а, следовательно, и создания и правовой основы регуляции поземельных конфликтов. Землеустроителей не хватало, их регулярно привлекали извне. В силу этого землеустройству подвергалось в первую очередь население переселенческих русских поселков и организуемых в течение 1927-1928 гг. колхозов.

Увеличивающаяся антропогенная нагрузка на ландшафты способствовала и ухудшению качества традиционно опромышляемых автохтонным населением угодий, резкому сокращению численности главных охотпромысловых видов. Данное обстоятельство, определяло необходимость организации жесткого природоохранного режима на значительных площадях и, прежде всего, формирования сети заказников. Несмотря на то, что в сопредельных регионах практика выделения особо охраняемых территорий с целью сохранения биоразнообразия эталонных ландшафтов имела место еще в дореволюционный период, в Горной Шории они стали возникать только в середине 20-х гг. XX в. Первыми из них были организованы Кабырзинский (течение р. Кабырза, 45000 га), Средне-Томский (левое течение р. Томи от улуса Гульджанова до зимовья Балыксу, 124700 га), Бельсинский (по р. Бельсу, 16400). Любые формы охоты на их территории были запрещены. Однако, по свидетельству очевидцев, население района этого запрета не придерживалось, продолжая бесконтрольно опромышлять район. Интерес представляет тот факт, что функцию распределения промысловых участков на оставшейся территории стали брать на себя не лесная охрана, а интегралсоюзы, закрепляющие промысловые участки, как за традиционными, так и вновь организованными артелями. Эта практика, отчасти консервирующая традиционное закрепление отдельных промысловых участков за семьями, сохранялась, хотя и в трансформированной форме, в «колхозный период».

Организация заказников привела к целому ряду последствий. С одной стороны, она объективно приводила к росту популяций пушного зверя не только в особо охраняемых зонах, но и на и промысловой территории в целом. Можно с уверенностью сказать, что без проведения этих природоохранных мер, популяция соболя исчезла бы со всеми вытекающими для семейных бюджетов шорцев последствиями. С другой стороны, - выведение из хозяйственного оборота достаточно обширных пространств привело к тому, что в пределах Горной Шории традиционная система посемейного и поулусного распределения угодий, подорванная землеустройством 1912-1913 гг., на значительной части территории была окончательно разрушена. Промысел стал проводиться в местах, наиболее богатых пушниной, зачастую за пределами Горно-Шорского района (рр. Терсь, Уса, Малый и Большой Абакан, Таштып, Лебедь, Салаирский кряж, Минусинский округ, Нарым, Тува). В результате особенно продуктивные охотпромысловые угодья, постоянно опромышляемые значительной частью шорских семей, расположены на сегодняшний день на весьма значительном расстоянии от мест проживания большинства шорских охотников. Выделение в 1944 г. Кемеровской области из состава Томской привело к тому, что этот район оказался за ее пределами и стал опромышляться исключительно на нелегитимной основе. Это, так или иначе, провоцирует сразу ряд серьезных проблем, связанных как с высоким уровнем трудозатрат необходимых для освоения столь удаленных промысловых угодий, так и с административно-хозяйственным подчинением зоны традиционной шорской охоты, как правило, включающей территорий хозяйственной деятельности заготовительных организаций сопредельных регионов. Возникновение на данной основе различного рода конфликтных ситуаций (подчас достаточно острых) практически неизбежно.

Под воздействием всех приведенных выше факторов, способствовавших коммерциализации традиционных промыслов автохтонного населения Горной Шории – с одной стороны и увеличению нагрузки на осваиваемые ландшафты – с другой, практически перестали выдерживаться и традиционные (оптимальные) сроки охоты на промысловые виды, имеющие максимальную товарную значимость. В сознание автохтонного населения природоохранными организациями стали вводиться такие правовые категории как «браконьерство», «незаконная» охота, «правовое закрепление промысловых участков». Следует отметить, что успех в этом отношении был минимальным. Общественное сознание оказалось исключительно устойчивым и «браконьерство» стало повсеместно по Сибири достаточно широко распространенным явлением в течение всего XX в.

Складывающаяся в колхозный период (30-60-е гг.) практика регуляции промыслов означала очередной этап трансформации поземельных связей автохтонного населения. Организация промысла и вопросы территориального распоряжения промысловыми угодьями находилась в компетенции органов местного самоуправления и руководства колхозов, что серьезно затрудняло сохранение традиционных форм поземельных отношений на промысле и во многом способствовало переходу промысловой деятельности подавляющей части шорского населения в разряд нелегальных занятий.

В дальнейшем, в связи с организацией в Кабырзинского коопзверпромхоза, а с 1965 г. - Таштагольского кооппромхоза (ТКПХ), регулировать промысловую и заготовительную деятельность населения стали государственные структуры. Выделение промысловых участков и количество людей необходимое для освоения ресурсов хозяйства теперь стало определяться в ходе внутрихозяйственного устройства территории. При этом характерной чертой системы опромышления тайги в 60-е - 90-е гг. являлось интенсивное освоение угодий и той частью населения, которая не входила в штат КЗПХ и ТКПХ. В результате этого при практике приоритетного семейного использования подготовленных к промыслу участков стали формироваться доминирующие в настоящее время на уровне межпоселковых отношений территориальные связи. При этом последние на поверку оказываются достаточно близкими по своей организационной структуре к практиковавшимся шорцами формам поземельных отношений в рамках традиционной системы жизнеобеспечения, существовавшей в начале XX в., в период охарактеризованных выше процессов замещения родовых механизмов регуляции поземельных связей новыми сугубо территориальными. Таким образом, очевидно, что на протяжении последних ста лет, переживая серьезные трансформации, система промыслового землепользования шорского населения лишь приспосабливалась к динамично меняющейся региональной социально-экономической и политической конъюнктуре, в то время как сама по себе традиционная основа организации всего комплекса поземельных связей оставалась без сколько-нибудь существенных изменений, принимая латентный характер в периоды ужесточения государственного контроля за этническим природопользованием и все отчетливее проявляясь при его ослаблении. В этой связи, особенно показателен тот факт, что идея правового регулирования промыслов не стала широко распространенной среди автохтонного населения. В настоящее время именно это обстоятельство предоставляет широкое поле для повсеместно наблюдающихся процессов возврата к традиционным моделям землепользования.

Промысловое землепользование сегодня.

Последовательный возврат к системе самостоятельного распределения самим населением промысловых угодий по территориальному принципу вне прямого государственного контроля прослеживается уже с начала 90-х гг. XX в.

В период 2000 – 2001 гг. группой этносоциального мониторинга КЛАЭ ИАиЭ СО РАН были проведены натурные исследования промыслового землепользования населения Чилису-Анзасской, Усть-Анзасской и Усть-Колзасской сельских администраций Таштагольского района. Они в качестве некоторых своих задач предполагали анализ структуры размещения промысловых угодий, осваиваемых на долговременной (многолетней) основе, специфики промысловой ориентации населения, а также практикуемых механизмов распределения промысловых участков между отдельными семьями. При этом использованная источниковая база включала экспертные оценки (по широкому кругу вопросов) работников лесного и охотничьего хозяйств, служащих сельских администраций, лиц из числа местных жителей, специализирующихся на том или ином виде промысла на официальной или нелегитимной основе; делопроизводственная и учетная документация заготовительных и природоохранных учреждений; материалы внутрихозяйственного охотничьего и лесного устройства заготовительных организаций, анкеты массового опроса населения сельских администраций.

Главные промысловые зоны, осваиваемые населением, фиксировались на поквартальной карте Шорского национального природного парка масштабом 1:100000 с указанием статуса пользователей и характера опромышления. Выбор картографической основы вызван тем, что в практике организации отечественных промыслово-заготовительных хозяйств (коопзверпромхозов, кооппромхозов и т.д.), их повторных обследований и производственной деятельности лесотаксационные материалы являются базовыми. На их основе выделяются охотничьи угодья, проводится их бонитировка (оценка качества), определяются направления хозяйственного использования территории и комплекс мероприятий по улучшению продуктивности отдельных производственных участков. В свою очередь применение лесотаксационной составляющей позволяет сразу унифицировать данные социально-экономического характера для их последующего сопоставления с материалами ведомственными.

Результаты проведенных полевых исследований подтвердили, что процессы национального самоопределения в вопросах регуляции земельных отношений на промысле за последнее десятилетие получили дальнейшее развитие (Садовой, Поддубиков, Онищенко, 2000; Онищенко, Садовой, 2001; Октябрьская и др., 2001). Так, семейные охотничьи и орехопромысловые участки в настоящее время нередко передаются по наследству и могут выступать объектом аренды и субаренды на различных условиях. Практика распределения Таштагольским коопромхозом промысловых участков в среде своего штатного состава существенной роли для преломления этой ситуации не играет.

Ведущими направлениями промысловой активности, ориентированной на получение высоко значимой товарной продукции, являются пушная охота (на соболя, норку, белку), заготовка кедрового ореха и папоротника-орялка. Другие виды ресурсов (лекарственно-техническое сырье, ягоды, грибы, крот, копытные и другие виды охотничьих животных) опромышляются эпизодически по причине отсутствия на региональных рынках устойчивого спроса на соответствующую продукцию. Возможность ее реализации, как правило, ограничивается лишь сезонными закупками, организуемыми Таштагольским кооппромхозом, современная ценово-закупочная стратегия которого, по мнению опрошенных в ходе исследования экспертов, отнюдь не отличается ориентацией, на учет не только коммерческой целесообразности, но интересов участвующего в заготовках населения. Это проявляется, во-первых, в отсутствии постоянной практики заготовки промхозом отдельных видов промысловой продукции, в заготовках которой население участвовать готово и в крайне низком уровне закупочных цен на весь ассортимент заготавливаемой продукции – во-вторых. Зачастую действующие закупочные цены не способны даже оправдать те объемы трудозатрат, которые необходимы для добычи одной единицы продукции (См. Таблицу 4). Лишь для ограниченного числа семей в отдельных поселках заготовка папоротника-орляка, черемшы и ягод составляют стабильный источник доходов. Исходя из этого, ведущим фактором в организации системы опромышления тайги на настоящее время является распределение кедровых и наиболее продуктивных по товарно-значимым пушным видам угодий в среде местного населения.

В настоящее время населением национального парка осваивается территория площадью около 5000 км2. В эту зону входит угодья расположенные как в пределах национального парка, так и за административной границей Кемеровской области, на территории сопредельных субъектов федерации: Хакасии и Республики Алтай.

Каждый поселок, как правило, имеет свою орехопромысловую и охотничью территорию, включающую как угодья общего пользования, так и промысловые участки отдельных семей.

Постоянно, на протяжении всего года, осваиваются близлежащие (в радиусе 10-15 км) к поселкам угодья, где осуществляется охота, главным образом не имеющая ярко выраженной товарной ориентации, а также сбор дикоросов, ягод, грибов и другой продукции. Зачастую именно здесь локализуется зона общего пользования, не подлежащая разделу на семейные участки, и не являющаяся объектом возможных поземельных конфликтов. Сюда же следует отнести и значительно удаленные от населенных пунктов угодья с характерным низким уровнем продуктивности.

Районы сосредоточения строго распределенных между поселками и даже отдельными семьями производственных промысловых (охотничьих или кедровых) участков, главным образом, включают территории высокой ресурсовой емкости, позволяющие при умеренных трудозатратах заготавливать значительные объемы соответствующей продукции. При этом если для охотничьих угодий приведенное обстоятельство и является единственным фактором, определяющих степень их значимости для населения, то ценность промысловых кедровников также находится в существенной зависимости от удобности (неудобности) тех или иных кедровых массивов для освоения. Прежде всего, здесь имеется ввиду доступность участков, их удаленность от населенных пунктов (определяющая затраты на вывоз заготовленного ореха), а также преобладающая в древостое высота деревьев. Поэтому нередко от существующей специфики размещения и качественных характеристик орехопромысловых угодий напрямую зависят и практикуемые формы поземельных отношений на промысле, благодаря чему в части правового статуса используемых населением участков наблюдаются определенные вариации в зависимости от геоботанических особенностей конкретной территории.

В частности, население поселков, в полной мере обеспеченных орехопромысловыми угодьями с преобладанием в древостое сравнительно молодых, невысоких (т.е. «лазовых») деревьев, может и не иметь практики их долговременного (многолетнего) закрепления за отдельными семьями или даже лицами, осваивая все имеющиеся территории на основе захватного метода, подразумевающего ежегодные переделы кедровников. При этом отсутствует сам по себе институт семейного или личного владения производственными участками, на которых часто даже не устанавливаются постоянные балаганы. В противном же случае наблюдается дифференциация кедровых угодий, в результате чего «удобные» формируют категорию традиционно семейных производственных участков (с четко обозначенными границами), постоянно используемых одними и теми же лицами, а «неудобные» - зону общего пользования, опромышляется которая преимущественно в период «тушкена» беспрепятственно, всеми желающими.

Стоит особо отметить, что, несмотря на такую неоднозначность существующих в Горной Шории систем внутрипоселкового размежевания орехопромысловых угодий, на уровне межпоселковом главные зоны опромышления отдельных населенных пунктов в большинстве случаев обозначены достаточно четко, и их границы, как правило, не нарушаются. Исключение здесь могут составлять лишь легко доступные угодья, расположенные вдоль дорог, где нередко сбор кедрового ореха осуществляется приезжающими сюда жителями близлежащих городов. Однако, подобного рода кедровники чаще всего не находятся в хозяйственном обороте местного сельского населения, что снижает вероятность возникновения на данной почве какого-либо рода поземельных конфликтов.

К сказанному необходимо также добавить, что все территории, попадающие в зону сложившегося к настоящему времени промыслового землепользования, автохтонным населением рассматриваются именно как этнические и распределяются на основе этнических традиций и, прежде всего, существующих норм обычного права. Об этом свидетельствует, по крайней мере, уже приведенный выше факт наличия в промысловом комплексе шорцев практики арендных и субарендных отношений, совершенно не зависящей от существующих легитимных механизмов регуляции поземельных отношений. Так, к примеру, большая часть угодий, арендуемых у Шорского Национального Природного Парка Таштагольским коопромхозом и закрепленных за конкретными лицами (штатными охотниками ТКПХ), постоянно осваивается и местными «охотниками-любителями». При этом, во-первых, часто право охотиться на участке штатного охотника признается и за его родственниками, а во-вторых - за другими лицами, по предварительной договоренности.

Помимо этих общих особенностей системы поземельных промысловых отношений прослеживаются и локальные вариации у населения отдельных населенных пунктов.

Важнейшие промысловые угодья жителей Усть-Анзасской сельской администрации, проживающих в правобережной части р. Мрассу, сосредоточены в основном за пределами Шорского национального парка, будучи сконцентрированными в окрестностях г. Патын. Здесь находится один из немногих кедровых массивов, характеризующийся высоким уровнем продуктивности в отношении, не только урожайности ореха, но и качества расположенных здесь охотничьих угодий по основным промысловым видам (соболю, белке) - темнохвойной тайги с преобладанием кедра. В остальной (левобережной) части осваиваемой территории преобладают вторичные мелколиственные леса (осинники, березняки), которые гораздо менее продуктивны с точки зрении промысловой пушной охоты. Однако, в верховьях рр. Большой и Малой Суеты, а также б/п Сага имеются участки кедровых и пихтовых лесов.

Наличие подобного рода двух промысловых зон определило, соответствующие направления ориентации населения отдельных поселков на освоение промысловых угодий. Так, долинные комплексы в бассейне рр. Большой и Малой Суеты опромышляются жителями п. Суета. Недостаточный в целом уровень продуктивности локализованных там орехопромысловых и охотничьих угодий обуславливает и невысокую значимость самих этих отраслей в системе жизнеобеспечения населения. Гораздо более интенсивное развитие здесь получил приусадебный комплекс с такой его базовой (для горно-таежных ландшафтов) отраслью, как придомное стойловое скотоводство. Кедровые массивы, расположенные в районе г. Патын, с точки зрения промысловой охоты и орехового промысла, составляют сферу общих интересов населения большинства населенных пунктов, расположенных по правому берегу р. Мрассу. Любопытно при этом, что, в силу значительной удаленности данной промысловой зоны от основных мест расселения, а также примерно равной стесненности населения в качественных угодьях, в этом районе не фиксируется какой-либо дифференциации в отношении практикуемых форм поземельных отношений. Вся осваиваемая площадь представляет собой зону общего пользования. Отдельными участками здесь не обладают не только отдельные семьи, но даже целые населенные пункты. Захватный метод, по-видимому, в данном случае может считаться обычно-правовой основой опромышления всего комплекса охотничьих и кедровых угодий в районе г. Патын. В целом подобная ситуация, предполагающая отсутствие практики закрепления за семьями промысловых участков при наблюдающемся дефиците угодий, не типична для большей части Горной Шории. Тем не менее, она не содержит в себе серьезного противоречия, поскольку легко объясняется через анализ структурных параметров промысловой ориентации населения Усть-Анзасской сельской администрации (См. Таблицу 4), который отражает низкую значимость промыслового комплекса именно для населения центра сельской администрации – п.п. Усть-Анзас и Верх-Анзас, что серьезно их отличает от поселков, относящихся к местной периферии. Если при этом учесть, что практически все жители пп. Бл. и Д. Кезек имеют отдельные семейные участки в совершенно иной промысловой зоне (о которой речь пойдет далее), лишь эпизодически участвуя в промысле в окрестностях г. Патын, то отсутствие практики посемейного закрепления промысловых территорий необходимо будет признать свойственным именно Усть-Анзасским и Верх-Анзасским промысловикам. Принимая во внимание, тот факт, что, к примеру, хозяйств, практикующих охотничий промысел в этих поселках всего 40 % (См. Таблицу 3), следует констатировать весьма низкий уровень значимости для жизнеобеспечения основной части местного населения данных отраслей традиционного шорского хозяйства, что, в свою очередь, вполне может служить главной причиной наблюдающегося свободного пользования всеми охотниками сразу всей охотпромысловой территорией при отсутствии практики ее закрепления. Только у немногих лиц, систематически занимающихся охотой, здесь имеются районы, где они предпочитают промышлять, причем некоторые из них там же построили собственные избушки. Тем не менее, в среде населения эти угодья не расцениваются как их собственные и осваиваются также другими лицами. Согласно экспертным оценкам, в условиях отсутствия у большинства семей пп. Усть-Анзаса и Верх-Анзаса охотничьей ориентации, снимается и необходимость раздела угодий между семьями.

В случае с орехопромысловыми угодьями населения пп. Усть-Анзас и Верх-Анзас подобной причиной, вероятно, послужила существенная удаленность Патынского кедрового массива от населенных пунктов, что серьезно усложняет проблему транспортировки заготовленного ореха.

Другой, не менее существенной особенностью рассматриваемой промысловой зоны следует признать характерное для нее совмещение примерно в одних и тех же границах орехопромысловых и охотничьих угодий. Очевидно, и это обстоятельство определенным образом сказалось на столь своеобразном характере существующих здесь поземельных связей.

Охотничьи угодья, расположенные по левому берегу реки Ортон составляют следующую промысловую зону, находящуюся в хозяйственном обороте населения пп. Ближний и Дальний Кезек, которое имеет там ряд четко определенных семейных участков. Часть этих угодий систематически опромышляется также жителями п. Ортон, чем вызваны все возникающие здесь поземельные споры – с одной стороны и существующая практика жесткой территориальной привязки всех имеющихся здесь семейных промысловых участков – с другой. Однако, данная конфликтная ситуация на сегодняшний день не перешла в фазу открытого противостояния и выражается главным образом в соперничестве охотников (снятие «чужих» капканов и т. д.).

Рисунок 2. Промысловое землепользование и зоны опромышления
в Горной Шории. 2001 г.

Система жизнеобеспечения населения пп. Ближний и Дальний Кезек, несомненно, гораздо более, чем у жителей других поселков сельской администрации, связана с эксплуатацией ресурсов тайги и развитием комплексного по своему характеру хозяйства, что существенно повышает значимость охотпромысловой продукции и способствует более строгому распределению охотничьей территории.

Промысловая территория населения Чилису-Анзасской сельской администрации целиком располагается в пределах Шорского национального парка. Охватывает она лево- и правобережную части бассейна р. Мрассу в центральной

части ШНПП и верховья р. Кондомы. В левобережной части р. Мрассу промыслово-заготовительные участки располагаются в основном по р. Пызас и по горному массиву Улугтаг. В правобережной части бассейна р. Мрассу осваиваются угодья, расположенные по Черной речке, Кизасу, Узасу и Айзасу. Следует отметить, что здесь с момента образования национального парка до 2001 г. располагалась зона заповедного режима.

Центральная часть парка отличается от северной, наличием обширных кедровых и пихтовых лесов, более развитой сетью дорог, связывающих поселки и угодья между собой. В отличие от такого же моноэтничного района как Усть-Анзасская сельская администрация, здесь в распределении промысловых участков существует четкое разграничение между отдельными поселками и семьями. Большинство семей имеют собственные орехопромысловые и охотничьи участки. Границы семейных участков определены на основе действующих здесь норм обычного права. Часть промысловой территории находится в общем пользовании. В большинстве своем это окрестности поселков или низкопродуктивные охотничьи угодья, которые могут опромышляться жителями разных поселков одновременно.

Площадь поселковых промысловых зон значительно варьирует. Определяется она, как правило, количеством проживающих в населенном пункте лиц и уровнем промысловой ориентации населения. Такие немногочисленные поселки, как Белка, Алзак, Карагол постоянно опромышляют сравнительно небольшие территории. Площадь угодий довольно многочисленного административного центра сельской администрации, население которого, однако, отличается крайне низкой ориентацией на ведение промыслов, также сравнительно невелика.

Семьи, проживающие в пп. Эльбеза, Средний и Верхний Бугзас, отличаются максимальным уровнем промысловой ориентации и осваивают большую часть охотничьих угодий не только близкорасположенных к их поселкам, но и существенно от них удаленных. Широкому освоению охотугодий способствует также то, что около половины штатных охотников Таштагольского кооппромхоза – жители этих поселков и их участки находятся в правобережной части бассейна Мрассу.

Кроме шорских охотников восточную периферию парка осваивают и охотники Хакасии. В последнее время здесь участились случаи поземельных конфликтов, сопровождающиеся в некоторых случаях поджогами охотничьих избушек, устроенных хакаской стороной в пределах зоны освоения шорского населения.

В южных районах Шорского национального парка (Усть-Колзасская сельская администрация), в отличие от двух предыдущих районов, население полиэтнично. Оно включает примерно равные доли русской и шорской групп и сосредоточенно в основном в одном поселке – Мрассу.

По лесорастительным условиям, спектру и доступности промысловых угодий территория Усть-Колзасского сельсовета благоприятна для проведения заготовок более широкого круга растительных ресурсов, проведения охоты пушного и мясного направления. В этом отношении Усть-Колзасская сельская администрация выгодно отличается от Чилису-Анзасской и особенно от Усть-Анзасской. В районе распространены вторичные мелколиственные леса – старые березняки и осинники, возникшие в прошлом из-за пожаров и хозяйственного использования лесопокрытых территорий. Коренные формации – кедровники и пихтарники образуют сплошные массивы по северным склонам Бийской гривы, хребтов Поскай и Абаканский. В силу высотной зональности в травяно-кустарничковом ярусе имеется черника, образующая обширные ягодные поля. По выположенным склонам и по надпойменным террасам р. Мрассу и ее притокам имеются сфагновые болота, где произрастает клюква.

Местным населением практикуется более обширный перечень видов промыслов, поэтому имеются и сезонные особенности в освоении территории. Весной и летом, до периода сбора кедрового ореха, в окрестностях п. Мрассу ведется сбор папоротника - орляка, черники и клюквы на сфагновых болотах. Все три перечисленных вида промыслов традиционно широко здесь практикуются не только шорским, но и русским населением. Места сбора этой продукции не распределяются между семьями и представлены достаточно обширной зоной общего пользования.

В конце лета и сентябре проводится заготовка кедрового ореха. Основной орехопромысловый район - северо-восточные склоны Абаканского хребта и восточные склоны хр. Поскай. Здесь произрастают перестойные, высокоствольные кедровники, что затрудняет опромышление их лазовым способом. Угодья не распределены между семьями поселка, хотя отдельные семьи предпочитают из года в год заготавливать орех в одних и тех же массивах.

Освоение охотничьих угодий имеет также свою специфику. Круглогодично осваивается зона ближней охоты в радиусе до 15 км. В промысловый сезон население промышляет преимущественно в угодьях, расположенных по склонам Абаканского хребта, включая и наиболее продуктивные (по соболю) промысловые участки левобережной части р. Бол. Абакана и междуречья рр. Бол. и Мал. Абакан. К январю охотники концентрируются у южной границы области по Абаканскому хребту, где имеется сеть охотничьих избушек. В январе завершают промысел абаканские штатные охотники, тем самым как бы освобождая угодья, которые затем осваиваются мрасскими охотниками «по остаточному принципу». Последние, хотя и находились в хозяйственном обороте шорцев и русских на протяжении как минимум последнего столетия, на сегодняшний день представляют собой зону перманентных поземельных конфликтов.

Субъектами конфликтов с одной стороны являются представителями заготовительных организаций Хакасии, арендующих эти территории на легитимной основе, а с другой - шорскими охотниками, вынужденными опромышлять их нелегально. Однако причиной конфликтной ситуации является не сам факт охоты в «чужих» угодьях, а разорение избушек, их поджоги и т.д. В последнее время ситуация несколько стабилизировалась за счет практики освоения конфликтных территорий населением Усть-Колзасской сельсовета на договорной основе, заключаемыми с АООТ «Саянмех», а также за счет и устной договоренности с местными штатным охотниками, которые на различных условиях могут «сдавать» свои участки любителям из пп. Мрассу и Камзас.

По проблемам промыслового землепользования жителей остальных территорий ШНПП мы располагаем менее подробной информацией. Известно, в частности, что промысловая зона русского старообрядческого населения п. Чулеш в 1995 г. была локализована на территории Алтайского края в верховьях р. Атла (Садовой, 1997). В этих районах постоянно практикуется охота на пушных зверей и заготавливается кедровый орех. Здесь же размещается сеть охотничьих избушек. Все угодья при этом разделены на семейные участки.

В район опромышления п. Верх-Таймет входят близлежащие угодья, а также кедровые и пихтовые массивы, расположенные по склонам г. Кубез, г. Ала, г. Кайбынь, в верховьях р. Пызас и ее притока р. Талзак. На удаленных от поселка участках в верховьях р. Пызас и ее притоках имеются охотничьи избушки, которые при заготовке кедрового ореха служат и орехопромысловыми станами.

Особое место в системе промыслового землепользования на территории национального парка занимает население одного из самых крупных поселков района Кабырзы, являющегося, в сути своей, коммуникационным центром, связывающим удаленные и малонаселенные в настоящее время районы Шории. Кроме того, в силу более высокого, чем в других поселках технического оснащения (большегрузные машины высокой проходимости, мотолодки) жители поселка и приезжие могут осваивать удаленные угодья.

В настоящее время в промысловую зону п. Кабырза входят угодья, расположенные по горам Большой и Малый Каратаг, часть из которых опромышляется и жителями п. Шор-Тайга и Сензас. Здесь располагается одно из мест концентрации соболя. Этот район, по крайне мере, среди шорцев, разделен, причем не столько на семейные, сколько на индивидуальные участки. Кроме этих, близкорасположенных к Кабырзе территорий, населением для заготовки кедрового ореха и охоты используются угодья по рр. Кабырза, вплоть до г. Большая Кольтайга и по ее притокам Таясу и Кантусу. Опромышляются также районы, расположенные выше по течению р. Мрассу.

Материалы обследований 2000 и 2001 гг. показывают, что на территории Шорского национального парка и сопредельных районах существует довольно отлаженная система освоения промысловых угодий с четким распределением их между поселками, а кое-где практикуется и внутрипоселковое межевание промысловой территории. В общем пользовании находятся, как правило, близко расположенные угодья, где осуществляется охота мясного направления и заготовка отдельных видов растительной продукции, а также удаленные, но низкопродуктивные в охотничьем отношении районы. Основным объектом распределения среди местного населения являются охотничьи (пушнопромысловые) и орехопромысловые участки. Существует и ряд поземельных промысловых конфликтов, в ряде случаев выходящих на межрегиональный уровень

В этой связи, составленная карта-схема (рис. 2) размещения поселковых промысловых угодий по Шории и поквартальная конкретизация угодий (См. Таблицу 9) могут служить основой для «натурного» выделения территории традиционного природопользования.

Скачать приложения

Литература

1. Адрианов А.В. Путешествие на Алтай и за Саяны в 1883 году. Западносиб. ИРГО, кн. 8, вып. 2, Омск – 1886, с. 325

2. Кимеев В.М. Шорцы. Кто они? – Кемерово, 1989

3. Октябрьская И.В., Садовой А.Н., Вольский А.В., Нечипоренко О.В., Онищенко С.С., Посух О.Л. Кризисные этносы саяно-алтайского региона. Итоги полевых исследований 2000-2001 гг. // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. - Новосибирск: ИАиЭт СО РАН, 2001. - С. 563-568

4. Онищенко С.С., Поддубиков В.В. Промысловое землепользование в южной части Шории // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. - Новосибирск: ИАиЭт СО РАН, 2001. - С. 569-573

5. Отчет о научно-исследовательской работе «Комплексная программа решения социально-экономических проблем населенных пунктов Шорского национального природного парка (на примере пп. Мрассу, Чулеш) за апрель-декабрь 1994 г. – Кемерово, 1994.

6. Отчет по ФЦП «Интеграция». Проект № СО 113. «Этносоциальный мониторинг малых этнических групп Южносибирского региона» - Кемерово, 2001.

7. Поддубиков В.В. Родовая структура и поземельные отношения автохтонного населения Горной Шории в начале XX в. //Ученые записки факультета истории и международных отношений (Памяти Зинаиды Георгиевны Карпенко), Кемерово – 2001, с. 283-284.

8. Садовой А.Н. Народы Южной Сибири в XIX-XX вв. Этносоциальные аспекты патернализма. Автореф. докт. дис. Санкт-Петербург, 2000.

9. Садовой А.Н. Территориальная община Горного Алтая и Шории (конец XIX - начало XX вв.). - Кемерово, 1992. - 198 с.

10. Садовой А.Н. Территория традиционного природопользования на юге Кузбасса // Шорский сборник. Вып. 2. Этноэкология и туризм Горной Шории. – Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1997. – С.199-227

11. Садовой А.Н., Поддубиков В.В., Онищенко С.С. Локализация и распределение промысловых угодий населения национальных сельсоветов Шорского природного национального парка // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. - Новосибирск: ИАиЭт СО РАН, 2000. - С. 269-272

12. Садовой А.Н., Пруель Н.А. Этносоциальный мониторинг: принципы методы, практика. Кемерово, 1996

Демографические процессы, протекающие в национальных районах, пред-ставляют особый интерес в силу ряда причин. С одной стороны они является од-ним из наиболее ярких маркеров эффективности выбранного государством курса национальной политики, а с другой - позволяют увидеть латентные механизмы адаптации этносов к меняющимся социально-экономическим и экологическим ус-ловиям. В этой связи, выявление специфики этнодемографической ситуации, сло-жившейся к настоящему времени в национальных районах Горной Шории (терри-тория национального парка), составляло одну из главных задач исследований, проведенных группой этносоциального мониторинга КЛАЭ ИАиЭ СО РАН на территории национального парка в период с 1993 г. по 2002 г. Было обследовано население следующих сельских администраций: Усть-Анзасской, Чилису-Анзасской, Усть-Колзасской и Кызыл-Шорской. Особое внимание уделялось не только характеристике существующих на тот или иной хронологический срез осо-бенностей воспроизводства автохтонного и русского этносов, но и анализу при-чин, обусловливающих направленность демографических процессов с учетом как этнически заданной специфики, так и всего комплекса социально-экономических условий, свойственных для мест проживания обследуемого населения. Получен-ные результаты отражают ряд существенных моментов, которые и приводятся ни-же.

По этническому составу населения не все из обследованных территорий идентичны. Среди них выделяются с одной стороны преимущественно моноэт-ничные, а с другой - полиэтничные, что предопределяет и специфику протекающих в настоящее время демографических процессов. Население, проживающее на тер-ритории Усть-Анзасской и Чилису-Анзасской сельских администраций, состоит преимущественно из шорцев при незначительной доле русских и представителей других этнических групп. В структуре населения Усть-Колзасской и Кызыл-Шорской сельских администраций, напротив, представители автохтонного и рус-ского этносов составляют примерно равные доли.

Существующая в Горной Шории в настоящее время система расселения, т.е. характер размещения населенных пунктов по территории, численность и этни-ческий состав населения и особенности локализации зон хозяйственного освое-ния, в целом, схожа с традиционной, которая существовала здесь еще в дореволю-ционный период. Последней был свойственен очагово-дисперсный характер раз-мещения населенных пунктов, предполагающий наличие ограниченного числа от-носительно крупных поселений (до нескольких десятков дворов), выступавших в роли центров территориальной самоорганизации населения и, как правило, окру-женных гораздо более мелкими поселками (2-20 домохозяйств), образующих мест-ную периферию. Позднее, начиная с 20-хх гг. XX века, в связи с развитием сети исправительных учреждений, приисков, участков лесозаготовок, некоторые не-большие периферийные поселки укрупнялись по мере роста числа рабочих мест и создания социально-экономической инфраструктуры района. Нередко в период колхозного строительства и промышленного освоения Горной Шории появлялись новые населенные пункты. Этот процесс сопровождался снижением уровня зна-чимости в структуре расселения традиционных элементов, базирующихся на экс-тенсивном натуральном, преимущественно добывающем, хозяйстве шорцев, кото-рое могло практиковаться только при существенной рассредоточенности населе-ния и осваиваемых угодий. В последние полтора десятилетия ситуация измени-лась. В условиях социально-экономического кризиса были ликвидированы многие предприятия, обеспечивавшие не только занятость населения, но и инфраструкту-ру поселков и сельских администраций, что не могло не сказаться и на структуре расселения. Однако характер ее изменения в разных районах парка был неодина-ков.

Так, на территории Усть-Анзасского с/с в 1985 г. подавляющее большинст-во жителей было сосредоточено в центральной усадьбе - пос. Усть-Анзас (154 чел.). Численность населения остальных поселков варьировала от 5 (За-Мрасс) до 54 (Верх-Анзас) человек. Поддержанию относительно высокой численности насе-ления периферийных поселков способствовало отсутствие острого дефицита ра-бочих мест и существенный уровень занятости местных жителей, который дости-гался благодаря расположенным рядом исправительным учреждениям и лесозаго-товительным предприятиям системы ВД. В это же время в самом сельсовете ос-новная часть рабочих мест обеспечивалась школой-интернатом (17 ставок) и Таш-тагольским кооппромхозом (9 штатных охотников). Через 15 лет во многих посел-ках на периферии численность населения уменьшилась до 1 – 35 человек. К приме-ру, в пос. Ближний Кезек из проживавших здесь в 1985 г. 21 человека, к 2000 г. осталось всего 7, а в пос. Верх-Анзас, 32 человека из 54 соответственно. В пос. За-Мрасс, хотя и числится по похозяйственным книгам 5 человек, реально проживал один. Поселок Сага и вовсе был ликвидирован в 1997 году (Усков, 2000). В мень-шей степени сократилась численность населения пос. Усть-Анзас, с 154 человек (в 1985 г.) до 122 (в 2000 г.). В этот период происходили миграционные процессы, связанные не только с выездом населения за пределы сельсовета, но и с переездом части жителей окрестных периферийных поселков в центральный. В результате в настоящее время в среде усть-анзасцев наблюдается условное разделение жителей на «коренных» и «некоренных», приезжих, которые проживают обособленно в от-дельной части поселка, в основном на правом берегу реки Анзас.

В Чилису-Анзасской сельской администрации происходили несколько иные процессы трансформации системы расселения, и к 1999 г. на ее территории услов-но выделилось несколько «центров» территориальной организации: пос. Эльбеза (со Средним и Верхний Бугзасом) и пос. Белка (с пос. Агтыг-Аал). Остальные на-селенные пункты, пп. Верхний, Нижний и Большой Нымзас, Верхний и Нижний Алзак и др., тяготеют к административному центру – пос. Чилису-Анзас. Эти группы населенных пунктов представляют собой не только сугубо территориаль-ные образования, но и серьезно отличаются друг от друга в плане существующей экономической ориентации практикуемых здесь моделей жизнеобеспечения, что, несомненно, отразилось на характере изменения численности населения в период с 1993 по 1999 гг. Так, промысловая специализация большинства семей пос. Эльбеза (и тяготеющих к нему поселков) обусловила произошедшее в этот период увеличе-ние числа домохозяйств на 25%. Комплексное по своему характеру хозяйство на-селения пос. Белка не способствовало значительному сокращению его численно-сти, даже во время максимального обострения социально-экономического кризиса и падения уровня занятости лиц трудоспособного возраста. В 1993 г. здесь было 15 дворов, а в 1999 г. – 13. Для поселков чилису-анзасской группы, значительная часть населения которой ориентировалась на занятие рабочих мест, гораздо более ощутимыми оказались последствия их резкого сокращения, произошедшего в те-чение последнего десятилетия. Это обстоятельство и вызвало здесь уменьшение численности населения. Причем по экспертным оценкам работников сельской ад-министрации, по мере падения уровня занятости, происходили интенсивные внут-ренние миграции, связанные с переселением жителей из окрестных поселков в Чи-лису-Анзас.

Для Усть-Колзасской и Кызыл-Шорской сельских администраций характер-на несколько иная ситуация. В настоящее время основная часть населения здесь проживает вокруг двух приисковых поселков (пп. Мрассу - 92 двора и в Чулеш, соответственно, 42). Остальные небольшие населенные пункты, входящие в струк-туру социально-экономических связей, обусловленных золотодобычей (пос. Тай-мет и, отчасти, пос. Камзас) состоят не более, чем из 5-6 дворов. Характерный же для данных территорий полиэтничный состав населения в значительной мере оп-ределяется деятельностью прииска «Алтайский», обеспечивающего занятость большинства русских семей (Отчет о НИР х.д. «Альтернатива», 1994). Приоста-новка золотодобычи в начале 90-х гг. XX в. и ликвидация золотодобывающих уча-стков в южной части национального парка, в пределах Усть-Колзасской сельской администрации, стимулировала исчезновение мелких поселков и концентрации на-селения в пос. Мрассу.

Таким образом, к настоящему времени на территории национального парка сложилась система расселения, по своему характеру во многом схожая с традици-онной, существовавшей в конце ХIХ – начале ХХ вв. Единственное различие за-ключается в том, что население теперь оказалось сконцентрированным в точках, позволяющих обеспечить прожиточный минимум семей за счет не только промы-слового, но и приусадебного комплексов, а также постоянного трудоустройства.

Современная этнодемографическая ситуация на территории националь-ного парка в целом соответствует отмеченным выше тенденциям приближения су-ществующей структуры расселения к традиционным формам территориальной ор-ганизации населения, через показатели воспроизводства и миграций этносов отра-жая специфику их адаптации к существенно изменившимся за последние годы со-циально-экономическим условиям. В настоящее время она, по основным своим параметрам, близка к критической во всех обследованных сельских администраци-ях. Однако наблюдаются и локальные вариации, как в части генезиса демографи-ческого кризиса, так и в отношении наметившихся стратегий его преодоления.

Демографическая ситуация в Усть-Анзасском сельсовете по срезу 1985 г. характеризовалась в общем как стабильная. Достаточно высокий уровень рождае-мости, при относительно низкой смертности, определял положительные показате-ли естественного прироста (Таблица 1). Однако незначительная его абсолютная ве-личина не способствовала ярко выраженному прогрессивному характеру воспро-изводства населения, достаточному для констатации устойчивого демографиче-ского роста. При этом специфика возрастной структуры населения (при удельном весе стариков, равном 12,6%, а детей – 34,0%) свидетельствовала о его демографи-ческой старости I степени.

Во многом это связано с наблюдавшимся в предшествующий период (1983-1985 гг.) исключительно высоким уровнем миграционной активности, преимуще-ственно свойственным для лиц репродуктивного возраста, что существенно уве-личивало долю старческих возрастов в общей численности населения, а, учитывая, что на постоянное место жительства за пределы сельсовета выбывали нередко це-лые семьи, стоит предполагать и одновременное снижение численности детей. В результате, не смотря на позитивный характер естественного движения населения, общая демографическая ситуация не выглядела в полной мере благополучной бла-годаря отрицательному сальдо миграции, а также специфике ее повозрастных по-казателей.

Повозрастная стратификация мигрировавших за пределы сельсовета (Пира-миды 3, 4) показывает, что у мужчин максимальное число выбывших сосредото-чено в возрастной группе 20-24 года, а у женщин – 15-19 лет. Данное обстоятель-ство ставит вопрос о наиболее распространенных причинах выбытия. Существен-ные различия в этом отношении между мужской и женской частью населения оче-видны. Мигрировавшие женщины, как правило, выезжали для повышения уровня образования, в то время, как для мужской части мигрантов главной целью явля-лась смена места жительства. Достаточно массовый отъезд последних, однако, не был обусловлен исключительно отсутствием постоянных рабочих мест в пределах сельского совета, поскольку известно, что трудоустроенной была, по крайней ме-ре, та часть выехавших, по которой в похозяйственных книгах приведены полные данные, содержащие соответствующую запись о месте работы (до выезда) и долж-ности. В более старших возрастных группах миграционная активность снижается, что выразилось в характерном для них снижении абсолютной численности вы-бывших.

Специфика образовательной структуры населения предполагала наличие на территории сельского совета лиц, имеющих высшее профессиональное образова-ние. При этом тонировка половозрастной пирамиды по уровню образования для п. Усть-Анзас отражает сосредоточение практически всех специалистов с высшим образованием в центре сельсовета – п. Усть-Анзас. В общем числе трудоустроен-ного населения значительную долю составляли преподаватели функционировав-шей в то время 8-летней школы. Видно также, что родившиеся до войны и ранее имели образование не выше начального. Резкий взлет образовательного уровня наблюдается у поколений, родившихся в первые послевоенные годы. Динамика изменения количества учеников по Усть-Анзасскому с/с свидетельствует о неук-лонном спаде этого показателя. Из графика 2 видно как изменялось количество учащихся в сельсовете с 1984 по 1998 г. В 1987 г. 8-летняя школа была закрыта, и возобновила свою деятельность только в 1994 г. Одновременно был изменен и ее статус. С 1994 г. она стала начальной. В период, когда школа не работала, количе-ство учащихся равнялось нулю. Закрытие школы привело к тому, что дети, ро-дившиеся в период 1980-1986 гг., не имели возможности начать образование с 7 лет. Это отразилось на характере тонировки возрастной пирамиды по уровню об-разования (Пирамида 5).

Любопытно, что по срезу 2000 г. налицо резкое снижение образовательного уровня в возрастных группах 10-14 лет (где большинство школьников имело в 1985 г. начальное образование) и 15-19 лет (образовательный уровень которой в 1985 г. варьировал от начального, до полного среднего образования). После закрытия школы учащиеся среднего звена далеко не все продолжили обучение в Таштаголь-ском интернате. В силу данного обстоятельства на сегодняшний день нередки слу-чаи, когда в похозяйственных книгах 13-15 летние подростки отмечены как, уча-щиеся 2 или 3 класса начальной Усть-Анзасской школы. Уменьшение численности школьников, по нашему мнению, тесно связано с процессами снижения рождае-мости. На графике 2 показано, что спад начался как раз в 1985 г. и продолжался вплоть до закрытия школы в 1987 г. После открытия школы в 1994 г. наметился некоторый подъем по сравнению с уровнем 1986 г., обусловленный, скорее всего не ростом рождаемости (которого на тот период и не зафиксировано), а тем об-стоятельством, что к числу детей собственно школьного возраста, прибавились тогда лица, ввиду закрытия школы в 1987 г. не успевшие своевременно начать об-разование.

В настоящее время тенденции снижения образования получают развитие на другом уровне. Школьники, при существующей системе начального образования, часто не желают продолжать образование в Таштаголе по двум основным причи-нам. Первая состоит в том, что, завершив 4-летнее обучение в начальной школе поселка 10-12 летним школьникам психологически тяжело выезжать на учебу в Таштагольский интернат, приезжая домой только на период каникул. Поэтому многие из них предпочитают после завершения обучения в начальной школе оста-ваться на территории сельской администрации. Кроме того, 14-15 летние подрост-ки, завершив обучение по программе начальной школы, нередко испытывают серьезный психологический дискомфорт в связи с необходимостью переезда в го-род и дальнейшего обучения в классах среднего звена, где основную часть уча-щихся составляют представители более молодых возрастных групп, в то время как их ровесники уже обучаются в 9-10 классах.

Не менее значимой причиной снижения образовательного уровня населения национальных сельских администраций следует, по-видимому, признать не всегда высокий уровень квалификации местных учителей. В настоящее время в п. Усть-Анзас ни один из трех учителей не имеет даже среднего специального педагогиче-ского образования. Их максимальный образовательный уровень – 11 классов Таш-тагольского интерната. В п. Чилису-Анзас ситуация немного благополучнее. У ди-ректора школы имеется среднее специальное педагогическое образование, которое в данный момент она повышает, обучаясь на заочном отделении НГПИ.

Низкий уровень квалификации поселковых учителей сказывается на качестве знаний, полученных учениками, в результате чего для последних завышенным ока-зывается предъявляемый интернатом уровень требований к качеству первоначаль-ной подготовки учащихся. Актуальная в этой связи проблема неуспеваемости так-же часто приводит к возвращению шорской молодежи в таежные поселки. Види-мо, здесь стоит усматривать один из аспектов характерных для настоящего време-ни главных тенденций социально-экономического развития населения, которые, как уже было показано, определяют последовательный возврат к традиционным формам жизнеобеспечения.

Начиная с середины 90-х гг., происходит существенное ухудшение демогра-фической ситуации на территории сельского совета. Продолжаются отмеченные нами еще по срезу 1985 г. тенденции старения населения. Сопоставление доли де-тей (38, 3 %) и стариков (19, 6 %) на 2000 г. показывает ситуацию демографической старости I степени. Увеличение доли стариков в этот период было связано не только с увеличением продолжительности жизни, но и заложено в самой половоз-растной структуре населения, формировавшейся в том числе и под влиянием внутри- и внешнеполитических особенностей развития страны в целом. Анализ по-ловозрастной пирамиды населения Усть-Анзасского сельсовета 1985 года позво-ляет оценить вклад этих событий в процессы развития демографической структу-ры (Пирамида 1). Значительным внешнеполитическим событием, оказавшим серь-езное влияние на демографическую ситуацию в стране в целом, явилась Вторая мировая война (и соответственно Великая отечественная). В ней участие принима-ли представители возрастных групп, на 1985 г. находившихся в интервале от 60 лет и старше. Немногочисленность этих возрастов (преимущественно характерная для мужчин) по исследуемому срезу давала в целом не очень высокий коэффициент иждивенцев при стабильных темпах рождаемости. Таким образом, по-видимому, наибольший вклад в коэффициент иждивенцев вносили возраста от 0 до 14 лет.

Лица от 45 до 59 лет (на 1985 г.) были рождены в период с 1926 г. по 1940 г. и прямого воздействия войны на себе не ощутили в силу того, что в начальный ее период именно они входили в возрастные группы от 0 до 14 лет. На пирамиде эти возраста представлены достаточно большим числом населения.

Категория от 35 до 44 лет вызывает больший интерес. На примере этой воз-растной группы отчетливо видно влияние Великой отечественной войны на демо-графическую структуру населения посредством изменения уровня рождаемости. Это самые малочисленные возраста, даже в сравнении с абсолютными показателя-ми численности лиц от 60 лет и старше (18 против 55 человек). Столь небольшое число (как мужской, так и женской части) напрямую связано с тем, что рождены они были в годы войны и в первую послевоенную пятилетку. Убыль мужского на-селения в военные годы привела к резкому снижению рождаемости повсеместно в СССР. По-видимому, не стала исключением и Горная Шория. С 1951 года, в связи с восстановлением народного хозяйства и ростом уровня жизни, начинается син-хронный рост рождаемости в стране. Подобные процессы тогда были характерны и для шорского населения, что отчетливо прослеживается на пирамиде. Так, лиц, рожденных в 1951-1955 гг. (обоего пола) на 1985 г. числилось всего по сельскому совету 21 человек, в 1956-1960 гг. – 60 человек, а в 1961-1965 гг. - уже 50.

Отрицательный естественный прирост населения, отмеченный по срезу 2000 г., при росте абсолютных показателей численности населения обусловлен, на наш взгляд, не столько резким изменением половозрастного состава населения, сколь-ко снижением репродуктивных установок женщин. Именно данное обстоятельство и привело к снижению коэффициента рождаемости (Таблица 1). Ситуация вполне понятна в свете того, что за последнее десятилетие государство резко сократило практику финансовой поддержки многодетных семей. При резком сокращении числа рабочих мест и ограничения стабильных источников дохода, эта ситуация катастрофически сказывается на процессах естественного движения населения. Зафиксированное тогда же снижение уровня смертности связано, по нашему мне-нию, с начавшимся увеличением продолжительности жизни. При существующей практике сплошной вакцинации детей показатель младенческой и детской смерт-ности в последние годы практически равнялся нулю. Так из паспорта Усть-Анзасскго ФАП за период 1984-1998 гг. видно, что за 12 лет здесь не зафиксирова-но ни одного соответствующего факта смерти Лий в возрасте до 1 года. Благодаря этому, наибольший вклад в коэффициент смертности давали представители стар-ших возрастных групп. Увеличение продолжительности жизни привело к падению этого показателя на фоне роста абсолютной численности населения.

Анализ частностей распределения семей по типам сложности показывает процесс распада института семьи, возможно обусловленный миграцией части тру-доспособного населения за пределы района (Таблица 3).

Следует отметить, что имеющиеся факты позволяют предполагать, что част-ности распределения типов семей по составу могут рассматриваться в качестве достаточно яркого показателя реакции населения на внутреннюю политику госу-дарства в районе в течение всего XX столетия. Так, для населения сельсовета ха-рактерно в настоящее время увеличение доли нуклеарных неполных семей. Уменьшается удельный вес нуклеарных полных и прослеживается продолжающая-ся тенденция распада в относительно многолюдных поселках сложных семей., что, несомненно, оказывало и оказывает воздействие на практикуемых модели хозяйст-ва, системы землепользования и регуляции поземельных отношений.

Депопуляционные процессы, на наш взгляд, обуславливается в значительной мере тем, что в условиях резкого ухудшения качества жизни семьи перестали ори-ентироваться на расширенное воспроизводство, что достаточно отчетливо про-слеживается при анализе частностей распределения по такому признаку, как дет-ность. Анализ семей по типам детности показывает значительное увеличение удельного веса бездетных семей, что, на наш взгляд, четко коррелируется с про-цессами старения населения (см. таблицу 4). Нередко в престарелых семьях дети есть, но они уже, как правило, перешагнули принятый в этносоциальном монито-ринге порог (15 лет), по достижении которого лица переходят в разряд трудоспо-собных (если речь идет о сельском населении). Таким образом, увеличение удель-ного веса семей, где брачные пары уже вышли из репродуктивного возраста, уве-личивает удельный вес бездетных семей.

Существенный интерес вызывает также то обстоятельство, что, несмотря на тенденции сокращения числа одно– и двухдетных семей, наблюдается рост удель-ного веса семей, сориентированных на повышение уровня детности до трех детей (см. таблицу 4).

Ситуация в Чилису-Анзасском сельсовете по срезу 1993 г. характеризовалась как достаточно положительная. Относительно низкая смертность и более высокая рождаемость давали в целом прогрессивный тип прироста (см. таблицу 1). Однако, несмотря на это, старение населения в это время достигло максимального уровня – демографической старости II степени. Обусловлена эта ситуация была, по-видимому, интенсивными миграциями за пределы сельсовета населения, имеюще-го детей в возрасте от 4 до 14 лет. Подтверждением этому может служить тот факт, что в условиях положительного естественного прироста дети в половозрастной структуре населения составляли менее 25 %. Поэтому в коэффициент иждивенцев (достаточно невысокий в тот период) основной вклад вносила группа 60 лет и старше.

Миграции, спровоцированные ликвидацией колхозов, резким сокращением числа рабочих мест и натурализацией хозяйства, отразились и на изменении струк-туры семей. Особый интерес представляет тот факт, что в условиях острого соци-ально-экономического кризиса в пределах сельсовета, для населения которого ха-рактерно восстановление традиционных форм хозяйства, отмечается усложнение структуры семьи в виде усиления внутрисемейной кооперации для ведения произ-водящих отраслей хозяйства, формирование семейного бюджета за счет концен-трации всех возможных источников, включая социальные выплаты. При этом не-обходимо учесть, что удельный вес сложных семей значительно возрастает, если расчет этого показателя проводить не по 12 населенным пунктам, а по 11, выделив центральный поселок (Чилису), для которого характерна относительно развитая инфраструктура и более высокий уровень занятости населения. Показатели детно-сти семей, на наш взгляд, также можно рассматривать в качестве параметра, де-терминированного внутренней политикой государства. Отчетливо прослеживается тенденция возрастания удельного веса семей, сориентированных на расширенное воспроизводство после ликвидации колхозов. Эти процессы продолжались до на-чала 90-х годов, т.е. до начала широкомасштабных социально-экономических ре-форм. Доля бездетных семей, включающих и семьи пенсионеров, оставалась при этом относительно стабильной, несмотря на миграцию более 70% семей в города.

В конце 90-х годов ситуация существенно изменилась. По срезу 1999 г. от-мечается сокращение общего количества семей, уменьшение удельного веса нукле-арных полных и неполных семей (Т таблицы 2, 3). Одновременно с этим идет про-цесс, обратный отмеченному в начале 90-х годов, а именно распад сложных пол-ных семей на фоне роста числа сложных неполных (см. таблицу 3).

Тенденция увеличения удельного веса трехдетных семей при одновременном снижении одно- и двухдетных, отмеченная нами в Усть-Анзасском с/с, прослежи-вается и по Чилису-Анзасу. Численность трехдетных семей увеличилась на 4 % в 1999 г. по сравнению с 1993 г. (Таблица 4). В то же время количество однодетных семей снизилось по сравнению с 1993 г. на 16, 2 %, а двухдетных на 3, 5 %. На-блюдается так же падение на 8, 8 % удельного веса многодетных семей. В это же время наблюдается резкий скачок в количестве семей бездетных, число которых по сравнению с 1993 г. составляет фактически половину всех семей, что связано с увеличением количества престарелых семей.

Отрицательный естественный прирост, при незначительном снижении коэф-фициента рождаемости, связан с резко возросшей смертностью и сокращением продолжительности жизни (Таблица 1). В это же время наблюдается некоторое «омоложение» населения, половозрастная структура которого отражала на 1999 г. ситуацию демографической старости уже не II, а I степени (36, 4 % против 20, 8 % стариков). Этот процесс напрямую связан с увеличением удельного веса детей в общей числе населения сельсовета. Двукратное увеличение доли иждивенцев с одной стороны было обусловлено увеличением числа детей, а с другой с умень-шением абсолютной численности населения. В отличие от Усть-Анзасского с/с, где рост коэффициента иждивенцев происходил, главным образом, за счет увели-чения доли стариков, т.е. «сверху», здесь увеличение этого показателя шло «сни-зу». При незначительно изменившихся параметрах рождаемости и фертильности, нам думается, что на увеличение удельного веса детей, и, соответственно, ижди-венцев оказали процессы реэмиграции выехавших ранее семей с детьми.

Анализ половозрастной пирамиды по срезу 1999 г. свидетельствует о том, что Великая отечественная война не так серьезно отразилась на демографической структуре сельсовета, как в Усть-Анзасском с/с, но возрастная группа 50-59 лет (родившиеся в период 1941-1950 гг.), тем не менее, значительно меньше по чис-ленности, чем все остальные, в том числе и 60 лет и старше (Пирамида 7).

Анализ образовательного уровня возрастных групп с начала школьного воз-раста до 19 лет показывает ситуацию еще более кризисную, чем в Усть-Анзасском с/с. Так у возраста 10-14 лет вообще не зафиксировано какого-либо уровня обра-зования (Пирамида 7), а в группе 15-19 лет начальное образование отмечено только у двух человек, в то время как в Усть-Анзасском с/с в этой группе представле-ны лица, имеющие практически все уровни образования, кроме высшего (Пирами-да 7). Школа в Чилису-Анзасском с/с так же сменила свой статус, превратившись из 8-летней в начальную (нам не известно, была ли ситуация здесь аналогична от-меченной по Усть-Анзассскому с/с, когда школа вообще не функционировала 7 лет). Очевидно то, что смена статуса школы более плачевно отозвалась на Чилису-Анзасских школьниках, притом, что чилисинские учителя более квалифицированы, в отличие от усть-анзасских. Связано это, по-видимому, в какой то мере с более частой в Чилису ротацией преподавательских кадров, чем в Усть-Анзасе, а так же с тем, что из последнего сельсовета значительно проще добраться учащимся до Таштагола в связи с наличием водных, воздушных и сухопутных путей сообщения. В Чилису-Анзасе воздушное сообщение осуществляется гораздо реже, чем в Усть-Анзасском с/с, добираться до районного центра водным путем так же достаточно непросто, до автомобильной трассы необходимо пройти несколько десятков ки-лометров по горам и тайге. Все это, в конечном итоге, и приводит к тому, что сре-ди учащихся, выезжающих на учебу в Таштагол (их число как отмечалось нами ранее не очень высоко), выходцы из Чилису-Анзасского с/с составляют гораздо меньшее число, чем из других сельсоветов.

Таким образом, можно констатировать, что миграционные процессы оказали несомненное влияние на качественный состав оставшегося населения, очертив просчеты социальной политики предшествующих десятилетий. Анализ возрастных пирамид по уровню образования населения обоих сельсоветов показывает, что за-мена 8-летних школ национальных поселков в конце 80-х гг. школами 4-х летнего обучения и практика завершения образования детей в интернатах объективно при-вели к резкому падению уровня образования лиц 15-19 летнего возраста. В 2010 г. при условии сохранения нынешних тенденций политического и социально-экономического развития, при переходе группы родившихся в годы войны и пер-вое послевоенное пятилетие в возрастные группы 60 лет и старше стоит ожидать кратковременное «омолаживание» населения обоих сельсоветов.

Резкое снижение образовательного уровня населения должно привести к уменьшению в половозрастной структуре мигрирующего населения лиц трудоспо-собного (репродуктивного) возраста. В условиях острой нехватки рабочих мест в ряде городов Кузбасса (и в первую очередь в Таштаголе) даже для людей, имею-щих среднее специальное и высшее образование, потребность в неквалифициро-ванных кадрах, отсутствует. Закрепление на территории поселков национальных сельсоветов значительного количества молодежи репродуктивного возраста должно спровоцировать рост рождаемости и, в какой-то степени, способствовать приостановке (однако, не долговременной) депопуляционных процессов, интен-сивно протекавших на протяжении последнего десятилетия.

Сложившаяся в пределах Усть-Колзасской с.а. демографическая ситуация по основным показателям как естественного движения населения (Таблица 9), так и его миграций (Таблица 12) может быть охарактеризована как критическая. Налицо устойчивые тенденции регресса половозрастной структуры населения (Поддуби-ков В.В. 2002. с. 76-77) .

По величине соотношения в структуре населения долей стариков и детей на-блюдающийся уровень старения населения можно оценить как демографическую старость второй (максимальной) степени при удельном весе детей до 14 лет рав-ном 12,5%, а стариков (старше 60 лет) - соответственно - 24,5%. Данная ситуация фактически отражает существенное (двух кратное) превосходство размеров посто-янного пополнения числа лиц пожилого возраста за счет предстарческих возрас-тов над показателями роста численности молодежи за счет рождаемости. При этом наблюдаемые в настоящее время максимальные темпы старения населения обсле-дуемых поселков не были столь высоки еще в 1994 г., когда в ходе проведенной здесь группой этносоциального мониторинга КЛАЭ ИАиЭт СО РАН экспертизы общий уровень старения населения по Усть-Колзасской с. а. был охарактеризован как демографическая старость первой степени, что предполагает наличие наряду с высоким удельным весом стариков (не менее 12 %) также и значительную величи-ну доли детей до 14 лет (не менее 25 %) в общей численности населения. Исходя из этого, есть все основания констатировать произошедшее за минувшие 7 лет ощу-тимое увеличение степени интенсивности регрессивных демографических процес-сов, затрагивающих возрастную структуру населения и, как видно, выходящих по современному срезу (2001 г.) на качественно иной уровень своего развития.

Однако на общем фоне существенной интенсификации процессов деграда-ции возрастной структуры населения имеются и определенные их этнические ва-риации. Так, при сопоставлении числа стариков и детей по этническим группам семей пп. Мрассу и Камзас, прежде всего, выяснилось, что в самом критическом положении на сегодняшний день находится именно русская группа, уровень ста-рения которой может быть определен как демографическая старость первой сте-пени, в то время как шорское население и проживающие здесь иные этносы оказы-ваются в целом более “молодыми” и на данный момент находятся лишь на стадии собственно старения (второй степени). Те не менее, сказанное отнюдь не указывает на более благополучную для автохтонного этноса демографическую ситуацию в целом, нежели для русского населения. Это отчетливо видно при анализе рассчи-танных по этническим группам коэффициентов рождаемости, смертности и есте-ственного прироста (Таблица 9), отражающих специфические для различных этно-сов тенденции развития их демографической структуры.

Характерный для всех этнических групп отрицательный прирост населения максимальной абсолютной величины достигает именно у шорцев, что обеспечива-ется главным образом высокой смертностью (коэффициент в 1,5 раза превышает аналогичный показатель, рассчитанный по русской группе и означает факт 6-7 смертей, приходящихся на 100 человек). При значительном (по сравнению с рус-ским населением) уровне рождаемости (3-4 младенца на 100 человек) в определен-ной мере это «омолаживает» шорское население, не снимая, тем не менее, пробле-мы его естественного воспроизводства, на данный момент невозможного в полной мере в силу существенного дисбаланса показателей смертности и рождаемости в пользу первого. Кроме того, феномен сравнительной «молодости» (по отношению к русской группе) шорского населения во многом объясняется и присущим ему на протяжении 1997-2000 гг. низким уровнем средней продолжительности жизни (Таблица 12), как правило, не выходящим за рамки 45-50 лет, который при значи-тельном числе смертей за год (как минимум вдвое превышающем показатели смертности русских) способствует снижению размеров ежегодного пополнения старческих возрастов, что и определяет относительно низкий удельный вес стари-ков в демографической пирамиде шорцев (Таблица 11). Таким образом, свойст-венный шорской группе невысокий для пп. Мрассу и Камзас уровень старения скорее отражает не демографическое ее здоровье, а латентные процессы интенсив-ной деградации половозрастной структуры автохтонного населения, обусловлен-ные, по-видимому, крайне неблагополучной социально-экономической ситуацией. В пользу последнего тезиса свидетельствуют и значительно участившиеся в по-следние годы случаи суицида, наибольшее распространение получившие именно в среде трудоспособной части мужского шорского населения и, согласно имею-щимся экспертным оценкам, достаточно тесно увязанные с высоким в целом уровнем ориентации шорских семей на употребление алкоголя.

Что же касается русского населения, то, в отличие от шорского, оно харак-теризуется, прежде всего, гораздо более низкой рождаемостью (1-2 новорожден-ных на 100 жителей) при умеренных показателях смертности (4 умерших на 100 че-ловек), а так же большей продолжительностью жизни в 1997-1999 гг., что опреде-ляет некоторое повышение (хоть и не столь значительное) естественного прироста, не выходящего, однако, на уровень положительных значений и в целом отражаю-щего регрессивный характер развития демографической структуры. Наблюдаю-щееся же существенное (2-х кратное) превосходство русской группы над шорским населением в части имеющегося потенциала рождаемости (коэффициент фертиль-ности) равного 4-м младенцам на 10 женщин 15-45 лет (у шорцев соответственно - 1-2 новорожденных) объясняется скорее невысокой долей в структуре русского населения женщин детородного возраста (при сравнительно небольшом количест-ве детей до 5 лет - Таблица 11), чем повышенными их репродуктивными установ-ками в условиях наблюдающегося в настоящее время острого социально-экономического кризиса. Последние, по-видимому, все же сегодня более высоки именно у шорской группы, в пользу чего свидетельствуют и полученные в ходе экспедиционных работ экспертные оценки медицинских работников поселкового ФАП и руководителей сельской администрации.

Полученные показатели удельного веса иждивенцев также отражают имею-щиеся этнические вариации возрастной структуры населения и в целом соответст-вуют охарактеризованным выше особенностям естественного движения этниче-ских групп. Коэффициент иждивенцев максимальных по с. а. значений достигает у русской группы, что главным образом является прямым следствием относительно стабильных показателей средней продолжительности жизни и значительной доли стариков в структуре русского населения (26,6 %). Однако, у русской группы, не смотря на исключительно низкий коэффициент рождаемости, рассчитанный по 2001г., наблюдается и наиболее высокие показатели удельного веса детей до 15 лет (14,4 %), что, вероятно, указывает на совершенно не свойственный в целом рус-скому населению в предшествовавшие полтора десятилетия низкий уровень рож-даемости, характерный исключительно для сложившейся в настоящее время кри-зисной демографической ситуации.

Приведенные количественные характеристики демографической структуры этнических групп по срезу 2001 г. позволяют, во-первых, характеризовать проте-кающие на территории Усть-Колзасской сельской администрации демографиче-ские процессы как депопуляционные для всех проживающих здесь этносов, а во-вторых, выделить как минимум две этнически определенные стратегии их преодо-ления:

• «шорская» - при свойственном ей высоким уровне смертности и низкой продолжительности жизни, реагирует на ухудшение демографической ситуации, главным образом, посредством повышенной (по сравнению с русским населением) рождаемостью, что в некоторой степени способствует заметному преобладанию в демографической пирамиде молодых возрастов, которые, однако, существенно доминируют и в числе умерших за учетный период (1997-2001 гг.), с одной сторо-ны еще более сокращая возможную численность лиц пожилого возраста, а с дру-гой - безусловно, снижая воспроизводственный потенциал этнической группы.

• «русская» - при умеренных показателях естественного движения населения в настоящее время более сориентирована на увеличение продолжительности жиз-ни, чем на расширенное воспроизводство. При этом имеющийся потенциал рож-даемости все же позволяет предполагать возможность преломления существующей кризисной демографической ситуации при определенном улучшении социально-экономических условий.

Для наиболее полной характеристики сложившейся ситуации в пп. Мрассу и Камзас необходим учет не только показателей естественного движения населения, но и его миграционной активности (Таблица 12). В этой связи, проведенный нами анализ динамики численности и половозрастного состава убывших, а также ос-новных причин выбытия отражает ряд существенных моментов:

1. Максимально распространенной причиной выбытия на протяжении последних 4-х лет является смена места жительства, в большинстве случаев обусловленная ликвидацией части ранее существовавших рабочих мест (закрытие пекарни, со-кращение штата в АПУ, школе и ФАП) и вызванная необходимостью трудо-устройства населения. Об этом косвенно свидетельствует и тенденция преобла-дания (до 2000 г.) в числе выбывших за пределы сельской администрации лиц трудоспособного возраста, практически сведенная на нет лишь в 1999-2000 гг., по-видимому, в связи с наметившейся в это время некоторой стабилизацией работы приискового золотодобывающего участка № 310 прииска «Алтайский», в значительной мере обеспечивающего занятость жителей поселка Мрассу.

2. Подобная зависимость между уровнем занятости и миграционной активности, как видно, в наибольшей степени присуща русскому населению (являющемуся абсолютным лидером среди убывших на постоянное место жительства), что обусловлено, прежде всего, его значительной ориентированностью на занятие рабочих мест с целью получения относительно стабильного дохода в виде за-работной платы. Последний тезис получает свое подтверждение при анализе индексации занятости в разрезе этнических групп. Рассчитанные при этом ин-дексы совершенно однозначно отражают ситуацию существенного превосход-ства русской группы над автохтонным этносом в части наблюдаемого уровня обеспеченности рабочими местами. Исходя из этого, есть все основания счи-тать, что в периоды сокращения числа рабочих мест в самом затруднительном положении, по-видимому, оказывались русские семьи, многие из которых и вынуждены были сменить место жительство, в то время как шорское населе-ние, отличающееся достаточно высоким уровнем промысловой ориентации, ощутимые поступления в семейные бюджеты традиционно получало от реали-зации продукции промыслов и не мигрировало за пределы сельской админист-рации столь интенсивно. Несомненно, все это, так или иначе, отразилось на сложившейся в настоящее время этнодемографической ситуации.

3. Выбытие трудоспособного населения к новому месту жительства может быт отнесено к числу значимых факторов ухудшения демографической ситуации только по отношению к русской группе. Для шорского же населения его тако-вым признать невозможно в силу незначительной в целом доли выбывших лиц трудоспособного возраста от общей численности шорцев, что заставляет счи-тать важнейшим направлением деградации возрастной структуры автохтонного этноса именно регрессивные тенденции естественного его движения, а не ми-грационные процессы.

Ретроспективный анализ протекавших в обследуемом районе в течение всего 20 столетия и отчасти определивших современную демографическую ситуацию миграционных процессов показывает их достаточно тесную взаимосвязь с регрес-сивными тенденциями изменения социально-экономической конъюнктуры. Сфера управления Усть-Колзасского сельского совета за весь период его существования претерпевала значительные изменения. В 1929 г. он входил в состав Усть-Кабырзинского аймака и объединял население 13 населенных пунктов (ГАКО, ФР-64, оп. 2, д. 76, л. 20) с преобладающей долей шорского населения (299 дворов против 184 русских). В 30-е гг., в процессе начавшегося здесь колхозного строи-тельства, численность населения значительно возросла за счет мигрантов из Ха-кассии и Алтайского края. В конце 40-х - начале 50-х гг. сельсовет уже включал 16 населенных пунктов, объединяющих 632 двора (максимальные показатели). При этом в его пределах наблюдалось отчетливое обозначение 2-х административно-территориальных центров - пп. Мрассу и Камзас - в которых располагались управ-ления 2-х крупнейших производственных золотоприисковых участков. Массовый же отток населения (преимущественно русского) начался уже с 60-х гг. и был вы-зван, прежде всего, упразднением колхозов, что к 70-м гг. привело к почти двадца-ти процентному сокращению численности населения, которая на данном уровне и оставалась до середины 80-х гг. Очередная волна массовых миграций, спровоци-рованных ликвидацией драги в районе п. Камзас, наблюдалась к началу 90-х гг. и привела к исчезновению ряда мелких поселков, а также наметившейся концентра-ции населения в п. Мрассу. В середине же 90-х гг. в силу наблюдавшегося тогда кризиса золотодобычи и временного закрытия производственного участка «Мрас-су» значительная часть населения мигрировала преимущественно за пределы сель-ского совета. В конечном итоге в настоящее время на территории Усть-Колзасской сельской администрации находится только два населенных пункта: п. Мрассу (90 дворов) и п. Камзас (6 дворов), причем в последнем проживают глав-ным образом штатные охотники ТКПХ, многие из которых не находятся здесь по-стоянно, приезжая лишь на период подготовки к промысловому сезону.

Проведенный анализ сложившейся в настоящее время на территории Усть-Колзасской сельской администрации этнодемографической ситуации позволяет в качестве заключения отметить ряд существенных моментов:

1. достаточно высокий уровень интенсивности наблюдающихся процессов регресса половозрастной структуры населения, в значительной степени охватывающих все проживающие здесь этносы (при определенных, одна-ко, этнических вариациях в части практикуемых форм преодоления демо-графического кризиса)

2. наличие значительной тесноты взаимосвязей между тенденциями демо-графического и социально-экономического регресса, определяющих не-обходимость принятия ряда неотложных мер по поддержанию поселко-вой инфраструктуры и сохранению стремительно в последнее время со-кращающихся рабочих мест

3. обусловленную существенной остротой охарактеризованных в настоящей статье этнодемографических проблем необходимость организации непре-рывного мониторинга протекающих в национальных районах юга Куз-басса демографических процессов с привлечением не только материалов, относящихся к современному периоду, но и отложившихся Государст-венном архиве Кемеровской области массовых статистических данных (главным образом материалов переписей населения), позволяющих осу-ществлять ретроспективный анализ демографической структуры авто-хтонного и титульного этносов, что могло бы способствовать наилучше-му пониманию механизмов их адаптации к динамически изменяющимся социально-экономическим, экологическим и политическим условиям.

Сопоставление демографических параметров по всем обследованным терри-ториям отражает достаточно интересную тенденцию: в районах, где сохраняются традиционная хозяйственная специализация и высокий удельный вес автохтонного населения мы имеем более высокие показатели прироста и в целом более устойчи-вую демографическую структуру, чем в поселках с развитой инфраструктурой. Интерес представляет и то, что показатели естественного прироста для всех таеж-ных поселков, в сравнении с принятыми в демографии в качестве эталонами, яв-ляются относительно низкими, что заставляет в качестве дальнейшей цели иссле-дования провести на основе привлечения новых массивов статистических данных корректировку показателей естественного прироста в соответствии с традицион-ной хозяйственной специализацией как автохтонного, так и русского этносов.

Скачать приложения

Источники и литература:

1. Отчет о научно-исследовательской работе «Комплексная программа решения социально-экономических проблем населенных пунктов Шор-ского национального природного парка» (на примере пп. Мрассу, Чу-леш) за апрель-декабрь 1994 г. – Кемерово, 1994.

2. Отчет по ФЦП «Интеграция». Проект № СО 113. «Этносоциальный мониторинг малых этнических групп Южносибирского региона» - Ке-мерово, 2001.

3. Поддубиков В.В. К этнодемографической ситуации в национальных районах юга Кузбасса (Усть-Колзасская сельская администрация) // Кузбасский родовед. Вып. II – Кемерово, 2002, С. 76-85.

4. Усков И.Ю. Администартивно-территориальное деление Кузбасса в 1920-2000 гг. Справочник – Кемерово, 2000 .

---